Посторонившись, чтобы эльф мог обойти его и выбраться из-за стола, Гансар бросил на остроухого быстрый и, в общем-то, ничего не говорящий взгляд: ни любопытства, ни подозрения, ни узнавания, которые могли бы не отразиться на лице, в нем не было. Обыкновенный осмысленный взгляд пьяного человека. Один из тех, которыми вор так гордился, называя лучшими достижениями своего неисчерпаемого актерского дарования.
Проблеска разумности и на время ослабшего действия алкоголя оказалось достаточно, чтобы вспомнить этого нелюдя.
Мужчина не мог похвастаться геройским прошлым, в свободное от краж, исполнения баллад и поручений Одера время он не так уж часто помогал эльфам, рыскал по тавернам, дабы в любом мало-мальски опасном притоне вызволить из рук жестокосердной толпы прекрасную остроухую незнакомку… А уж незнакомца? Даже прекрасного, остроухого и обладающего, наверное, другими подобающими качествами со страниц популярных женских романов? Тем более не спасал и не помышлял о том.
Подобный инцидент случился не так давно, просто последовавшая череда событий сумела заслонить маленькое приключение и почти вытолкнуть его из памяти. Сейчас лишь смутно вспоминались два незнакомца, человек и эльф, пришедшие в таверну, где он в то время нанялся на краткую работу и попутно следил за приходящими по указанию Хранителя Д’Аркера, но Аллен был уверен, что когда состояние позволит соображать лучше, он непременно вспомнит и более яркие подробности.
Один из посетителей, спутник эльфа, был менестрелем. Сам эльф носил перчатки, за ним гонялись какие-то решительно настроенные парни (видимо, талант подвел выходца из эльфийских лесов и очередная картина обманула ожидания покупателей), вмешательство самого вора ограничивалось лишь тем, что он дал ищейкам неверную наводку… И потом они говорили, кое-что он даже помнил. Да, много говорили, пока не пришел аптекарь и всё не завертелось свихнувшейся бешеной круговертью.
Поднимаясь по лестнице вслед за эльфом, Аллен посмотрел на его руки и увидел перчатки. Всё (или почти всё, если глядеть правде в глаза), встало на места. Оставалось только вспомнить его имя, но это дело подождет. Иш? Или как-то иначе?..
- Ну так что же, - бард заговорил, едва войдя в комнату и плотно притворив дверь (в душе он также немало радовался не только тому, что вспомнил кое-что из ридрского разговора, но и ни разу не оступился на лестнице, поднимаясь сюда), - Ты тогда прочитал по моему лицу?

Догадки оказались правильны, о чем свидетельствовала реакция эльфа: не «Какое-такое чтение по какому-такому лицу?», а вполне себе ясный и утвердительный ответ.
Выслушав в высшей степени благожелательный прогноз на свое недолгое будущее и по праву оценив то, что сегодня все просто из кожи лезут, дабы порадовать именинника чем-нибудь приятным и внушающим слезную любовь к этому зарганному дню, Аллен выдавил тусклую улыбку:
- То есть сегодня я умру из-за огромного шмата штукатурки, который отвалится от какого-нибудь фасада. Великолепно. – Подумав, добавил, - Прекрасно. Если ты так же рисуешь, как предсказываешь, то разминемся мы ненамного.
Эльф сел на диван, подавая пример, и Аллен как раз собирался обойти небольшой столик по кругу, дабы занять стоящее в противоположенной стороне кресло и хоть так придать беседе оттенок серьезного делового разговора, когда тому пришла в голову идея пошвыряться темным куском меха, в коем бард с удивлением узнал давешнюю крысу, спящую и начисто утратившую связь с действительностью.
Попытка забросить крысомяч, к несчастью, не планировалась - художник кинул на стол сумку, но всё равно сорвал джек-пот: вокруг, точно праздничные ленты и лепестки роз перед победителем, сразу закружились листы с какими-то набросками.
Нет, воображение Аллена чуть-чуть приукрашивало: листы просто рассыпались, заставив «триумфатора» вскочить с занятого места и спешно их собирать, удабривая речь совсем не эльфийскими словами.
Подобрав парочку упавших совсем рядом листов и сочтя свой долг гостеприимства на этом выполненным, вор занял освобожденное временным хозяином комнаты место, закинув ногу на ногу. Глянул на носок сапога, с ноткой вины подумал, что топтаться по комнате в мокрой обуви - признак дурного тона. Облитый вином подол почти просох, взгляд стал осмысленным. Гансар попробовал представить себя со стороны и улыбнулся одному из старых-старых советов Одера: "Всегда одевайся хорошо и ярко. За приличный костюм люди прощают многое и на многое же, разглядывая лишь внешность, не обратят внимание".
Сейчас одетый в приметную ярко-багровую тунику с широкими рукавами, резко сужающимися на локте (ниже они были  шиты из темно-зеленой ткани, туго обхватывающей руки, чтобы на запястьях разойтись пышными манжетами с красной тесьмой по краю), на бедрах крест-накрест схваченную узким поясом с ножнами и подсумком, не выглядел трактирным выпивохой. Скорее уж изрядно подвыпившим, но приличным горожанином - важная в его ремесле поправка, важная.
Аллен глянул на листы в руках – вполне приличное и целомудренное изображение некой девушки, темноволосой и…
Промолчал в ответ на заданный вопрос – ответ казался очевидным, но продолжал наблюдать за художником. Уже без улыбки, причиной чего явно стали те поднятые с пола два листа.
Дождался, пока эльф закончит, снова посмотрел на рисунок и неприятно усмехнулся своим мыслям.
- Да. Ты изумительно угадал суть дела. - Ладонь, вскинутая к виску, шутливо отсалютовала.
Вор заговорил тем самым деловым тоном, к которому не раз приходилось прибегать, дабы избежать или разрешить трудности, не приказывающим в открытую, но и не оставляющим сомнений в том, что произносимое отнюдь не простая просьба,
- Я хочу без лишних ушей вызнать, какая сумма может заставить светлого эльфа вдруг ослепнуть, оглохнуть и, в общем, сделать всё, чтобы он забыл о нашей сегодняшней встрече. – Оба рисунка, по воле судьбы попавшие в руки до того, и оба изображавшие Шаэни, легли на стол, - Затем прослышать о смерти некоего дальнего, но любимого родственника из Ридра и, в скорби своей безграничной позабыв про альтруизм, уехать обратно в Ридр. С ней.

Специфический юмор не всегда верно воспринимался Алленом даже на трезвую голову, что уж говорить о состоянии, оной трезвости противоположенном диаметрально. Слова про штукатурку он говорил просто из необходимости хоть как-то принять шутку и не вдумывался в них, посему фраза про нос скользнула мимо понимания.
- Что, прости? - он наклонился, не вставая с кресла, и поднял еще один лист, незамеченный художником. Не приглядываясь, положил на стол рядом с остальными и успел перехватить изучающий взгляд собеседника. Даже не столько изучающий, сколько недоуменный и сдобренный ноткой осуждения чужого вкуса.
- Я менестрель, сказитель, отчасти шут и немного трюкач. - тон, каким озвучивают давно заученные реплики выступления, сухой из-за необходимости часто повторять одно и то же. Бард поправил сбившийся на сторону ворот туники. Чтобы понять, что в его внешнем виде вызывает такой интерес чужого тонкого художественного вкуса, не требовалось гадать или прилагать усилий. - Чем пестрее костюм, тем дальше меня видно. Чем дальше меня видно, тем больше зрителей. Чем больше зрителей, тем... Продолжать цепочку или ты всё-таки вспомнишь о приличиях и перестанешь на меня так таращиться?
Но дальнейшие слова эльфа напрочь отбили желание распространяться о костюмах или актерском мастерстве: художник явно удивился и вежливо, но твердо, послал его предложение к Владетелевой блудне - сказал встретиться с Рэнди лично.
Аллен стиснул зубы, пальцы простучали короткую и быструю дробь по подлокотнику. Уговаривать приятеля сестры делать так, а не иначе или же иначе, а не так, в его планы не входило совершенно: это было опасно. Одним богам известно, насколько точно девчонка последовала указанию ничего и никому о брате не говорить и какие сведения к нынешнему часу разболтала своему спутнику.
А спутнику ли? Бард глянул вокруг: обычный беспорядок, который воцаряется в давно занимаемых комнатах, был здесь на лицо, но не таил в себе никаких следов разгульного порока. Впрочем, Рэнди еще девчушка, ей рано заводить любовников, а тем паче среди Старшего Народа... Но в чей-то альтруизм Гансар не поверил ни на минуту. Что могло заставить эльфа привести девушку из Ридра в Адель, если платить ей за такой путь нечем и он с ней не спит?
Вор улыбнулся одной из тех улыбок, которые никогда не отражаются в глазах, но не рассмеялся. На этот раз он посмотрел на остроухого иначе, как бы спрашивая самого себя, чем тот мог прельститься. Деньгами? Их у сестры никогда не водилось много. Красивым личиком? Эльф? Не смешите, нашел бы и красивее, и старше... Чем?
Однако вслух он не озвучил ни одно из этих сомнений, напротив. Заговорил обманчиво-виновато, обманчиво-дружелюбно, словно признавая, что до того погорячился при выборе слов и теперь готов пойти на попятную:
- Это в природе людей, верный знак расположения к нам Владетеля. Но судить других - сложная наука. Что ты знаешь хотя бы обо мне, чтобы так смело обвинять в отсутствии братских чувств?

Бард слушал изречения эльфа с поистине титаническим запасом терпения, удивившим даже его самого. Хотелось встать, рявкнуть что-нибудь вроде "Заткнись, светлоухий, и слушай!" и попытаться окольными путями довести до эльфа простую как табуретка мысль: Шаэни не стоит крутиться рядом с братом, дабы как минимум вместе с ним не попасть под серьезную раздачу тумаков от отвернувшейся госпожи удачи.
Увы, мотивов благородно-братских и мотивов эгоистично-личных у Аллена в запасе было примерно равное количество.
С одной стороны, близкое общение с вором, чье везение переменчиво и часто заставляет жить впроголодь, а то и вовсе бежать от городов без оглядки, опасно само по себе. Общение же с вором, имеющим трения с устоями воровского братства, опасно вдвойне и дурак тот, кто сочтет, будто виселицы от стражи или ножа от напарника удастся избегать вечно. Если уж замаливать перед Создательницей грехи на том свете, то свои, совершенные с полным осознанием и по собственной воле; не брать с собой еще чью-то смерть.
С другой, мировоззрение Шаэни слишком сильно отличалось от его собственных взглядов на жизнь, чтобы появление девушки в повседневном круговороте могло остаться незамеченным или не помешать сложившемуся порядку вещей. Придется следить за языком, придется не делать дурных вещей, вряд ли ей понравятся кражи и половина его знакомых, вряд ли она понравится Одеру и Лаин... Да и вообще, с сестрой на шее будет неудобно проводить свой досуг так, как хочется: нехорошо как-то заигрывать с приторно-невинными трактирными шлюхами на глазах у младшей сестры.
Но озвучить всё это, не боясь разболтать о себе больше, нежели известно собеседнику, невозможно. Поэтому приходилось молчать, слушать, глядеть на мельтешение карандаша, сжатого меж пальцев эльфа... Или угля? Или мелка? Он так и не научился различать все эти художественные принадлежности, в равной степени чуждые и вору, и барду, и слуге, и брату.
Тон менестреля снова изменился, на сей раз не оставляя сомнений: он пытается подойти к делу с разных сторон, найти ту, где эльф даст слабину и давить уже только на нее, дабы достичь желаемого. Приказ, осознание своей вины - всё это собеседник отразил успешно.. Теперь бард обратился к его чувству долга, пролегшему от самой ридрской таверны обязательству отплатить добром за добро. В голосе играли разочарование, толика обиды и целая щепотка осуждения.
- И это было в высшей степени достойное проявление братских чувств в ущерб себе. Ты получал деньги, я получал желаемое, Шаэни получала жизнь. - Он помолчал, по прежнему глядя на карандаш, - Что ж, приятель, хороша твоя благодарность за "Эльфийские сады". Восхищает.

Пальцы, до того опять настукивавшие быстрый ритм, замерли. Гансар перестал играть в лихого барабанщика и положил ладонь на подлокотник. Вскинул глаза на художника, как бы желая удостовериться, что это не случайное сочетание слов, обращенных к крысе, и кивнул. Пожалуй, с видимым облегчением.
- Верно. Гансар. - Снова помолчал, прикусив нижнюю губу. Снова кивнул. - И в моем ремесле только очень удачливые справляют тридцатилетие, не потеряв руки или головы. Себя к таковым не отношу.
Вор поднялся со скрипнувшего дивана, подошел к окну, остановился. Облокотился о подоконник, созерцая пустую улицу, но простоял недолго - та была пустынна, а шумевший за стеклом дождь только ухудшал настрой, окрашивая всё вокруг в безрадостно-серые краски.
Откровенность перед почти незнакомым художником объяснялась тем, что человек успел неплохо изучить сестру и понимал: та может вывалить на слушателя либо всё мало-мальски важное сразу, либо ничего, третьего - благословенной разумной осторожности и умеренности в словах, ей богами дано не было.
Хотелось молчать. Хотелось материться скверно, грязно, как благовоспитанному горожанину не пристало, обложить сестру самыми резкими словами и при встрече вмазать ей заслуженную оплеуху: не смолчала ты, ясноглазая, не сохранила доверенных секретов, а потому доверия не стоишь! Хотелось, наконец, тоже наплевать на все заведенные порядки и рассказать про всё: про Одера, про надоевшую до зубного скрежета ложь, про несколько давным-давно затянувшихся белесых шрамиков на пальцах - следах, оставленных выкорчеванным за годы неумением изготовлять отмычки, про письмо, строки которого на этом же этаже тщательно выводят аккуратным девичьим почерком благородной дочери, дабы обмануть ее отца, про Камилу и то, как сильно не хочется врать, глядя ей в глаза, про себя, про ясноглазую... Про всё. Выговориться и забыть как добровольно выбранный, но мучительно-долгий сон.
Вор что-то неразборчиво швырнул сквозь зубы с более чем богохульственными интонациями, развернулся на каблуках и заходил по комнате.
"И точно так же поступил любой, будь он вместо меня перед Тобой!" - можно сколько угодно прятаться за подобными оправданиями перед богами, а однажды всё-таки осточертеет до рассудительного бешенства, до побелевших костяшек стиснутых пальцев. - "Таков наш век! Он нас такими сделал!".
Гансар Ийвар помнил эти шедшие на ум слова, которых стоило опасаться даже больше, чем клинков грабителей или красоты продажных женщин. Помнил с памятного для него дня в Ридре, произошедшего несколько лет назад: помнится, он не ел несколько дней, его лихорадило и происходящее воспринималось будто сквозь туманную дымку - состояние баланса между больным бредом и необходимостью понимать реальность. В тот раз на воровское братство была устроена облава, покидать город было слишком рискованно, а красть еще опаснее и он решил скрыться от очередного патруля стражников в стенах храма Создательницы, где шла проповедь. Жрец призывал к искуплению, говорил о скоротечности жизни и неподъемной тяжести грехов, а потом домушник вдруг понял, что проповедь закончена, он один из последних прихожан и по-прежнему стоит на том месте, где слушал речь. "Тебя что-то тяготит?" - вор не помнил лица жреца, зато память легко возрождала голос, - "Ты не хочешь облегчить душу?". Одна Богиня знает, чем закончился бы тот день, прощением или виселицей, не потеряй он сознания прежде, чем успел заговорить и действительно рассказать о себе всё.
"Бойся жрецов, женщин, друзей и себя - эти четверо выдадут тебя с потрохами, даже не успев досчитать до десяти" - простая истина, которой приходилось следовать. И врать.
Аллен не знал, что заставляло в буквальном смысле метаться по этой комнате, будто перепуганная белка. Наверное, виной был выпитый алкоголь - иначе не объяснить внезапную и неоправданную тягу к откровенности. Потом он снова оказался у окна, остановился. Бросил взгляд на лист в руках эльфа и покривился. Заговорил отрывисто и быстро:
- В ночь до нашего знакомства в Ридре меня схватили на краже. Даже не схватили - просто удачно стрельнули из арбалета и успели подбежать. То, что потом я оказался в "Садах" - везение, кое дважды не повторяется. В следующий раз у стрелка не окажется пристрастия к вину, не будут дрожать руки, стрелять станет локтя на четыре выше и попадет. - Аллен уже через плечо, не поворачивая корпус, посмотрел на карандаш, - Так что не рисуй меня с Шаэни. Что ты скажешь ей или нарисуешь тогда?

офф: Риш, мне было очень стыдно за спешный маленький и невразумительный пост и я дописала его, когда приехала. Извиняюсь)

Гансар помедлил с ответом, но потом утвердительно мотнул головой. Ему было отчего взять смысловую паузу: познания художника в значениях имен немало удивляли, ведь на десять человек лишь пятеро могли перевести хотя бы дюжину и только трое знали больше. А марание бумаги и кистей разноцветной мутью казалось менестрелю немного не тем ремеслом, которое предусматривало бы подобные сведения. На секунду он даже отвлекся от собственной беды, посмотрел на эльфа с явным интересом и, пожалуй, веселым вызовом:
- Еще скажи, будто знаешь, как переводится "Аллен"! - В словах звучала добрая насмешка: мол, знаем мы вас, знатоков!
Однако последовавшие за этим слова эльфа о методах, которыми Шаэни Рэнди пыталась сохранить уже разболтанный секрет, заставили вора недоверчиво вскинуть брови и податься вперед, будто с более близкого расстояния он надеялся разглядеть в лице говорящего, как раз поднявшегося, дабы задернуть шторы, следы лжи и неудачной выдумки.
Что уж говорить! Мысль о том, что девушка могла осознанно подать отраву своему знакомому (да даже незнакомцу, невелика разница!) казалась жутким кощунством, розыгрышем, с помощью которого ей пытаются вернуть расположение брата... И в которую тот не поверил ни на миг, хотя виду не подал.
За приближение и в высшей степени нервное состояние он был бесцеремонно подтолкнут к креслу, усажен и приспособлен на роль подставки под кружки. Во фразе "Ты ненормально бледен" хотелось особенно подчеркнуть слово "ненормально".
"Да, шамник побери, ненормально! Оба мы ненормальные, точь-в-точь в отца пошли!".
- Вот ведь идиотка... - произносилось на выдохе, растеряно. Аллен сделал глоток почти машинально, поморщился - травяные настои он не любил с детства. Но последние слова заставили сдвинуть брови и быстро глянуть на севшего совсем рядом эльфа, - Да, болел, но несерьезно... Подозрения? И какие же?
Кажется, в последнее время он совершил слишком много промашек и это начинало входить в привычку. Скверную для вора, если говорить откровенно. Чем он мог выдать себя в ридрской таверне, если всячески старался этого не допустить? Неужели эльф разглядел тщательно скрываемую хромоту, кровь на штанине или слышал о предшествовавшей тому неудачной краже и побеге из тюрьмы?

Отредактировано Гансар Ийвар (08.10.12 23:34:03)

Аллен слушал художника с живейшим интересом и, казалось, на время вовсе забыл о Шаэни Рэнди. По смеси легкого недоверия ("Не может быть! Разве какой-то маратель холстов способен знать об именах больше меня, барда?") и ненасытной любознательности (та брала верх и над слугой, и над вором, если произносилось нечто неизвестное менестрелю, и скалилась на рассказчика остриями всевозможнейших вопросов), написанной на лице и читающейся в глазах, становилось ясно, что ответ ожидался иной и озвученные сведения неизвестны уже ему самому. Поэтому в ответ на вполне логичный вопрос из ряда "Правильно это или сумеете возразить?" он смог только неопределенно передернуть плечами:
- Если честно... - он казался смущен собственным незнанием, а потом вдруг весело рассмеялся, запрокинув голову назад, и откинулся на спинку кресла, - Ну ты даешь! Всё это я услышал только что от тебя. До того знал лишь один перевод: "красивый" и помнил одну старую сказку про благородных разбойников, одного из которых звали Аллен из Лощины. То был менестрель, балагур и от него я когда-то взял имя. Что ж, спасибо. Никогда не поздно узнавать новое.
Становилось ясно, что этой маленькой победой, явлением совершенно незначительного превосходства, художник завоевал внимание и интерес: теперь по мере продолжения разговора Аллен уже не отводил взгляда, не смотрел рассеяно на обстановку комнаты, а будто пытался что-то понять по лицу эльфа.
И был тут же удивлен снова.
- Штукатурка? - меж бровей пролегла складка, а в голосе сквозило непонимание. Художник уже трижды произносил это слово и если первый раз оно сошло за шутку, во второй юмор про штукатурку и нос остался непонят, то в третий явно несло какую-то смысловую нагрузку.
Дальнейшие слова всё прояснили.
Охнув, он быстро привычным движением поднес руку к лицу, чтобы въевшимся жестом-паразитом мазнуть пальцами по шраму, и растереть что-то меж ними, но вовремя спохватился и замаскировал под другое движение - поднятая рука заправила мешавшую прядь за ухо. То, что сейчас не было необходимости наблюдать за эльфом боковым зрением, чему могли помешать волосы с этой стороны лица, выдавало спешную "переквалификацию" жеста.
Аллен тут же прикинул, виден ли шрам сейчас и не сходит ли краска: ведь как-то эльф узнал его при встрече в зале, когда менестрель бросил вызов на дуэль! Вряд ли стоит уповать на красивые глаза  или приметную внешность, скорее уж на особые приметы вроде шрама.
Но этот вопрос мог подождать, а сейчас по мере увлекательного повествования о чужой наблюдательности и его собственных огрехах, улыбка всё шире растягивала губы.
- И... всё? - удивление казалось только возросшим; менестрель посмотрел на эльфа с легким прищуром и тоже сделал глоток из кружки. Проглотил, почувствовал вкус трав, спохватился и отставил на стол от себя подальше, - Извини, не люблю травы. Но неужели так просто? Ни хромоты, ни каких-то явных интонаций, ни рискованных тем... Меня выдали всего лишь шрам и нелюбовь к дуэлям?
Нет, Аллен верил эльфу на слово, просто в одно мгновение возведя стену из тысячи пунктов списка "На чем может провалиться вор" было слишком сложно подчиниться почти невероятному и вычеркнуть из оного перечня всю тысячу сразу...
А потом всё закончилось. Улыбка поблекла, бард стал смотреть на карниз штор и через секунду опять потянулся за кружкой, дабы хоть чем-то занять руки. На художника старался будто бы случайно не смотреть - слишком уж наблюдательным тот оказался во всех темах без исключения.
- Я ведь уже сказал, - нотка раздражения мелькнула и тут же исчезла как затаившаяся в траве змея, - Она потащится за мной. - Затем изгиб губ  опять исказила усмешка, напряженная и неприятная. - Или ты не веришь в искренность мошенника? Помоги мне, как я помог тебе, и всё разрешится наилучшим образом!

офф: да-а-а? Теперь Аллен точно вызовет ее на дуэль, чтобы опровергнуть превосходство аристократки!)

- Только двоих, говорите? Что ж, поздравляю: перед вами третий. - Аллен отбросил волосы за спину, нагло и вызывающе посмотрев на эльфа, - Уж если со мной эльф драться в один момент раздумал...
"То мне заргально повезло! Хвала Создательнице и неприличный жест Владетелю!"
Как человек самолюбивый и, пожалуй, несколько самовлюбленный, чью биографию не раз опускало в глазах новых знакомых бастардное происхождение, он жутко не любил слушать похвальные речи чужому превосходству. Особенно если оно вызывало сомнения и не подтверждалось личной встречей, хорошей дружбой или несерьезной травмой за то, что рискнул усомниться в чужих боевых навыках - всё это в равной степени рассеивало сомнения и помогало заводить знакомства.
Но уж во что совсем не поверил бы, так в сей абсурд! Что получается из слов эльфа? Какая-то молоденькая смазливая мордашка, приходящая в зарекомендованную гостиницу потренькать на хлипкой арфочке уважаемым горожанам, вдруг оказалась не просто гением музыкальных дел, но и мастером боевых искусств? Кого может запугать или победить подобный, позвольте сказать, "типаж"? Тараканов в кухне?
- О, на твоем месте я бы ему не верил. - Бард снисходительно улыбнулся, как бы прощая выходцу из каорских лесов незнание всех хитростей ушлых содержателей риодоннских ночлежек, - Не факт, что она вообще существует, эта таинственная чудо-девица. Не забывай, хозяину надо вытянуть из тебя побольше денег. А что может помочь в этом лучше, чем желание гостя услышать только иногда музицирующую в гостинице певичку? Постоялец будет ждать, кошелек - худеть, гостиница - богатеть, а певичка так и останется грошовой сказкой, на которую нет никакого спроса: ведь никто не заставлял ждать и не обещал, будто та еще вернется! Это дешевый трюк и он стар как мир. Кроме того, знаем мы этих одинаково умело обращающихся и с мечами, и со струнами красавиц... Помнится, знакомился я с одной подобной в Эмеральде, так все тоже говорили то же самое. Увидел - ба, да это же здоровенная орчиха с двуручником и тростниковой дудочкой! Стоит ли говорить, что играть она на ней даже не умела? Но таскала. Для статуса.
Он помолчал, опять глотнул отвара - хотелось смочить горло, а к вкусу трав можно было привыкнуть.
- Так что скорее всего эта таинственная незнакомка, приятель, нечто иное как смазливенькая бродяжка или самоучка из дочерей ремесленников... Или вовсе во плоти кошмар какого-нибудь мужеложца. Нет, возможно играет она хорошо, не отрицаю. Но вот "повод удостовериться" и "с оружием неплохо обращается"? Если такая и могла чем-то кого-то впечатлить и даже напугать, то только ценой за ночь.
"Однако неплохо бы перед уходом расспросить хозяина и если подтвердит байку, то передать через него "мастерице" вызов на бой дня через два. Она либо струсит, либо проиграет - в любом случае осрамится и получит дельный урок. Нечего примериваться к куску большему, чем можешь откусить! Девице не помешает знать свое место при печи и за клинки не браться, прекрасный пол буйный норов отнюдь не красит - не кобылицы ведь".
- Не удивлюсь, - добавил он с той же улыбкой, - Коль она даже меч держать не умеет.
Но тема неизвестной персоны быстро себя исчерпала. Сведения, касавшиеся "Эльфийских садов" он слушал с прежним интересом, явно принимая малейшие детали к сведению, дабы не оплошать в будущем. А вот остальное...
Не верилось. И правильно: конец реплики эльфа не свидетельствовал о всезаслоняющей вере, напротив: если от тебя ждут эгоистических  замыслов ради собственной выгоды, пытаются вызнать о них или спрашивают в лоб, то...
- Ну разумеется. - Слова прямо-таки горчили сарказмом на самом кончике языка. - Как известно, воры и мошенники - народ честный. Им всякий верит, едва встретившись. А уж вору-человеку - расе изменчивой, коя на каждый кивок Создательнице осьмнадцать нижайших поклонов Владетелю бьет... Воистину, с чего бы тебе мне не поверить?
... То тебе не верят. И правильно, наверное, делают, раз уж ты сам себе не веришь подчас.
Но последний вопрос разозлил не на шутку, заставил стиснуть губы и сильно сжать стакан, который бард тут же поставил на стол опять, дабы случайно не разбить.
Очередной окольный путь не привел к победе и маска дружелюбного веселья, сомнений и образ заботливого брата треснули в мгновение ока. Аллен снова стал таким, каким эльф увидел его в зале, узнав: серые глаза потемнели, голос холодил не хуже кромки ножа, только что взятого в горячую ладонь.
Личина готова была треснуть уже давно, но вор всё надеялся, что вот-вот завоюет симпатию и эльф махнет рукой, скажет что-нибудь вроде "Ладно, я помогу! Мне тебя жаль!" или "Грешно не помочь хорошему человеку!" и проблема разрешится сама собой.
Но нет. Не прокатил трюк, только время пропало! Злило. Злило жутко, до дрожи в стиснутых пальцах. До, до, до...
Как при лихорадке. Как у бредящего в предчувствии возвращающейся болезни. А ведь говорила Лаин подождать немного, отлежаться еще день, чтобы закрепить победу настоек и забрать у портнихи обещанный к завтрашнему полудню плащ - не для прогулок в одной рубашке нынче погода в Аделе, не для...
"До того, что сейчас я его почти ненавижу" - ответ был предельно прост и осознавался с холодным пониманием, ведь рассудок уже совладал с хмелем, - "Потому что игры и притворства в моем поведении, во всей этой беготне по комнате и попытках сумбурно высказаться было меньше, чем действительно желания найти помощь... Даже не помощь, нет! Уйти я всегда смогу и больше не попадусь Шэн на глаза! Слушателя, понимание и какой-нибудь ерундовый совет, доказывающий, что тебя поняли и на тебя не плевать. А он, эльфийский поганец, походу просто тянет время".
- Эльф, ты не нянька ни мне, ни ей. -  Фразы короткие, отрывистые, бросаемые чуть ли не сквозь зубы, почти тыкающий и унижающий акцент на каждом "не", - Ты даже не доверенный друг семьи и оказался в этой роли по воле случая. Ты нам никто. Я это понимаю, но отвечать как на допросе не стану. Даже если и есть умысел, то ты правильно сказал - это мои цели. Не твои. Не ее. Мои. И я, суккубу тебе в постель, могу сейчас подняться и уйти, а ты продолжишь бегать за ней как пес и ловить в поле ветер.
Говоря, он сверлил спину эльфа уже отнюдь не дружеским взглядом. На бесполезные уговоры уходило время, каждая проведенная здесь минута приближала возможное возвращение Шаэни и неприятное объяснение. И, черт побери, чем дольше эльф продержит его под каким-нибудь предлогом, тем больше вероятность столкнуться с сестрой прямо в дверях трактира.
- Мне надо услышать либо отказ, либо согласие. Отказ - я ухожу и на сей раз буду знать, от кого нужно прятаться. Вы меня больше не найдете. Согласие - мы оба остаемся в выгоде. - Менестрель поднялся и закончил тираду со злым нетерпением, хрястнув сжатым кулаком по спинке кресла, - Суккубу тебе в постель! Любые деньги, любая услуга, любое дело! Твоя цена! Зарганный ублюдок, неужто это так сложно?

Несколько показавшихся ужасно долгими мгновений Гансар простоял в негодующей нерешительности, метясь между желанием действительно уйти, громко хлопнув дверью об косяк, и невозможностью это сделать.
О да, уйти сейчас очень хотелось! Ведь эльф, вспылил, почти прямо указал гостю на дверь в самой недвусмысленной формулировке! Сесть после этого на диван и продолжить как ни в чем не бывало вести светский разговор невозможно, смешно, глупо!
Кто вообще давал остроухому право целенаправленно докапываться до сути вещей, как какому-нибудь ученому - препарировать лягушку? Откуда взялось разрешение вмешиваться в их дела, приводить ее сюда, а теперь бить копытами и упираться рогами в стенку: «Не пойду обратно!». Зачем, черт побери, это вообще надо было делать? Шаэни Рэнди ведь не единственная одинокая сиротка, не последняя оставшаяся из просящих помощи – она даже не первая из них!..
Но ответная речь жалила больно, метко, попала в цель. Особенно если учесть, что основу под некоторые наиболее веские аргументы только что в запале кинул сам вор.
Наверное, эльф тем и отличался от него, что не отмахнулся, не послал подальше, не прельстил лживым обманом – сделал, привел, помог незнакомому совершенно существу и теперь хоть как-то, но держал ее интересы. Хотя бы за это стоило его уважать, а не срываться и сыпать оскорблениями.
Слегка познабливало.
Уйти, как намеревался в сердитом порыве, он не мог. По-прежнему оставалась опасность столкнуться с Рэнди на улице или однажды увидеть ее дома, вызнавшей о жилье Одера в Аделе.
«Я не уйду, пока не получу себе в нем союзника» - довольно простые слова, но как же это трудно сделать!
Вызванное ответное раздражение эльфа не принесло никакого результата и он уже начинал жалеть о сорвавшемся с языка оскорблении. Впрочем, тот уже успокоился и последний вопрос прозвучал очень… наблюдательно. Правильно, точное получилось сравнение, к которому сам Гансар договорил бы только: «… И потом забиться в какой-нибудь тихий угол».
Аллен сел обратно, уже не задумываясь, покажется это смешным и глупым или нет. Провел по лицу, словно хотел стряхнуть липкую паутину, закрыл глаза и постарался взять себя в руки. 
- Извини. Кажется, я и вправду не в себе. – Когда он заговорил, был больше растерян, чем зол,  - Просто это получился очень зараганный день рождения, а еще приезд Шэн… Выбивает.