По лицу Аллена сложно было понять, удовлетворили его полученные сведения или нет, однако настаивать и выспрашивать, насильно заставлять придумывать или вспоминать не запавшее в голову, вор не стал. Если требовать описать то, что не запомнилось сразу, может заработать фантазия, против воли сдобрить картины вымыслом, перепутать концы нитей и завязать их морским узлом. Нет уж, пускай так. Всё равно услышанного хватит, чтобы снова сесть за игральную доску уже не с отцом, но с его дочерью… Или со старшим Ро’Али, смотря как пойдет дело и насколько сговорчивой окажется Камила.
«Темноволосый парень дорожит ею, ему доверяет свою дочь граф… Да он на хорошем счету в семье! Тем лучше. Больше шансов, что его проблемы небезразличны названной сестричке».
- В общем, запоминай на будущее. Не думаю, что кто-то еще придет, но если вдруг заинтересуются, то говори сразу: познакомились недавно, когда я работал служкой, выпили, разошлись, на днях встретились, я был пьян, бросил вызов на дуэль, а ты как всякое воспитанное существо его не принял и взял на себя труд напомнить о знакомстве. Это правда, она никому не навредит и не скажет обо мне больше, чем известно вопрошающим. А они, если спросят, уже знают обо мне немало. Не забудь взять деньги, которые предлагают. Монет никогда не бывает много. Если однажды по столу рассыплют соль или кто-то подойдет к небе и скажет «Вам просили напомнить про соль» - не удивляйся и в два счета вместе с Шэн выматывайтесь из города.
Бард, заметив задержку художника возле двери, понял ее причину и подошел, легонько толкнул. Та открылась, пропуская в кухню обычные шумы трактиров: звон кубков, неразборчивый ропот разговоров, резкие взрывы хохота, скрипи дверей и прогибающихся половиц.
- Наверх? Нет, извини. Я хочу успеть к рыжей до ночи, иначе отвертится от встречи каким-нибудь «Благородной девице не пристало принимать визиты молодых людей по темноте». Да и Шаэни может возвратиться… - При воспоминании о сестре по лицу скользнула тень, менестрель нахмурился, - Не знаю, Риш, то ли мне стоит благодарить тебя за сегодняшнее молчание, то ли ругать за то, что я просил уехать из города обратно в Ридр, а вы по-прежнему прохлаждаетесь здесь. Я ведь достаточно ясно изложил причины, по которым ей лучше жить подальше от меня.

- Скоро перепадет? – Человек вскинул брови, - О чем ты? Еще что-то вспомнил или кто-то из них обещал прийти?
Выслушав ответ, он заметно повеселел. Мельком задумался, не было ли желание дословно воспроизвести фразу завуалированным предложением не уходить так рано, но прогнал подобную мысль: слишком решительный шаг для Риша. Сказать «Оставайся», даже облачив в мягкие шелка иных слов? Вряд ли скромность и целомудрие позволят остроухому предложить любовнику повременить с уходом ради… Ради чего? Не в том состоянии художник, чтобы опять предаваться любовным утехам. Отметать приятную догадку как невозможный вымысел оказалось немного жалко.
- Когда придет, попроси Кадари принести вам сидра. Забудешь – прибью.
«Я предупрежу ее и ‘надежду поэзии’, что чернявого, которого увидят у тебя, нужно задержать хотя бы на час. Пускай якобы признает в этом Кейре парня, воровавшего в гостинице посуду – такие тарелочные воры, предпочитающие сунуть в сумку пару чужих блюдец, а не купить их на рынке, есть в любом заведении. Признает, скажет словцо кому надо –  старшая кухарка перехватит его у выхода, поднимет шум, вышибала мигом возьмет Кейра под локоток и уведет на кухню. Пока будут разбираться в каждой мелочи, не отпустят… Может быть я успею уладить дела с Камилой и как раз поспею перемолвиться с поганцем парой слов? А если нет… Коль он, посуду не кравший, уже через полчаса не смекнет, что спектакль-то подставной, я буду почти разочарован. Сестренкой Камилу звал, говоришь?»
Аллен опять заулыбался. В этом не было бы ровным счетом ничего удивительного, не кажись новая улыбка настолько препаскудной: он заранее наслаждался еще не произошедшей встречей с Кейром. Хорошо поставлен удар, говорите? У менестреля язык подвешен ничуть не хуже, забудьте про сомнения! Синяк сойдет через неделю, перелом спустя пару месяцев, но слова покалечат глубже. О том, чтобы слуга Камилы не скоро сумел выкинуть сказанное из головы, он позаботитс с особой тщательностью.
«Если нюх и чутье хорошие, пес быстро сообразит, куда ему не дают попасть. На Второй улице мы не разминемся».
- Понял? Забудешь про сидр – прибью.
Что-то в голосе начисто отметало даже мысль о том, что он шутит. Вор прекрасно понимал, что Вторая улица и иллюзорная надежда на «Райский уголок» - единственные места, где можно застать Камилу или ее слугу, минуя особняк графа. Подходить близко к последнему даже ради праведного возмездия он бы не рискнул: настоящее самоубийство трепать щенков перед конурой здоровенного волкодава!
Дерзкие зверьки, побеждающие скорее нахальством, чем остротой зубов, нападают стаей. Разлучи стаю – лишишь опоры. Одиночка любое слово воспринимает иначе, нежели стайное создание. Хочешь продиктовать условия избалованной девчонке – отбери у нее чувство защищенности. Хочешь взбеленить ее сторожа – подкинь хотя бы тень страха, будто его намеренно удерживают вдали от известного давешнему шантажисту дома…
- Что? – от резкого прыжка с одной темы на другую бард растерялся, - Родня? Тебе зачем?

- Сидр. – Удивление, читавшееся на лице, изрядно позабавило Гансара. – Но можешь попросить пива, хотя оно тут не самое лучшее. Но сидр… Ты что, никогда не слышал песенки про сидр?
Не дожидаясь ответа, Аллен вспомнил мотив и негромко запел удалую песенку. Левой рукой бард взмахивал в такт музыке, словно в какой-то миг стал главой музыкальной труппы, без слов на понятном одним лишь музыкантам языке диктующим то, как надо исполнять вырванный из середины куплет:

Вёл он к алтарю, меня он к алтарю,
И всё просил меня забыть
Привычку вредную мою.
Сорок лет не пью,
Но муж погиб в бою...
Тащи-ка, внучка, жбан! Скорей!
И сидра нам с тобой налей!
Офф: песня «Сидр» Бертгоры.
Дальше возникла короткая заминка: судя по крайне озадаченной мине менестреля, часть песни, воспевающую пьянство и целый жбан сидра, он помнил прекрасно, но в остальном память дала слабину. Однако бард быстро замял конфуз, весело и громко повторив последние две строчки, а затем сразу перешел в новую словестную атаку. Аллен подтверждал правило любого певца: «Забывшего слова в пылу праздника побить могут от большого разочарования. Забыл слова? Уболтай, пускай о песне вообще забудут!».
- Побывать в «Райском уголке», не попробовав здешний сидр – это не просто свинство, это рубеж международного скандала. Поскольку я завтра буду слишком занят, чтобы составить компанию и познакомить тебя с этим благороднейшим напитком, сию почетную обязанность возложу на плечи Кейра. Он в Аделе местный, обязан чтить вековые рецепты! – потом, неожиданно посерьезнев, соизволил объяснить, - Да хоть корку хлеба или омаров в вине, Риш. Мне важно, чтобы Кадари его увидела и запомнила.
Затем куда важнее стало слушать и наблюдать. О да, последнее доставляло истинное удовольствие: исчезала отчужденность, пропала большая часть сковавшего Риша ледка, он постепенно оживал. Видя злость на бледном лице и легко предугадываемое желание что-нибудь разбить или ударить кулаком, вор был почти рад появлению графской дочери и последствиям визита! Благостная перемена, медленно происходившая с эльфом с начала разговора, была видна невооруженным глазом: сошло на «нет» вымученное равнодушие. Вчерашняя ссора разрешилась сама собой именно за счет синяков на руках и ребрах, потеряла значимость. Вспоминая вид и интонации остроухого, вошедшего в кухню следом за Кадари, Аллен внутренне содрогался и не мог нарадоваться перемене – сомневался, что только словами и попытками объяснить вчерашнее мог бы свести с тонкого льда на крепкую почву, а не сделать лишь хуже.
Воистину, общий враг объединяет даже серьезно повздоривших. Таким врагом для барда и художника стал Кейр, необходимость дать ответ обязывала забыть о раздоре собственном. Пусть на время, пусть спустя пару дней Риш всё равно напомнит про «Потом ты мне все объяснишь»… Но не сейчас. Это ведь главное, разве не так? Через день, два, неделю или год можно сделать то, что не получается нынче. Можно выдумать любое оправдание собственному страху, не оставившему до сих пор, проклятущему узнаванию в голубых глазах и остро режущему «Он с ним спал, не с тобой – со сходством!».
Можно. Ведь в будущем, как слепо уверены смертные однодневки-люди, можно всё.
Аллен не оттолкнул. Даже если захотел бы – не смог, слишком явной и желанной была перемена, чтобы одним усилием снова выволочь Риша на лед. Жутко понимать, что кто-то убивается из-за брошенных тобой слов, а набраться злой обиды или желания оскорбить для достойного ответа в том же духе не в силах. Жутко. Всё равно, что зверька ластящегося бить… Но зачем? Ведь совсем не хочется отталкивать и заново крушить хрупкое доверие.
В поцелуе чувствовались боязнь и неуверенность, в ответе – обманчивая нежность, прячущая под собой желание обнять, запустить ладони под рубашку, провести по легко прощупывающимся ребрам, погладить спину и лопатки. Ведь кожи касаться – близость более явственная и ощутимая, чем воспоминания о вчерашнем дне, говорящая, что ничего никому не противно и можно всё.
Однако, задрав всё-таки рубашку, пальцы гладили поясницу, выше не поднимались. Он помнил: на ребрах расплывались синяки, счет за которые еще предстоит предъявить.
- Можно. – Слетело шепотом. Раз нельзя сказать и объяснить всё молча, то слова нужны, но тихие, не предназначенные для чужих ушей. – Можно всё.

- Не обниму. – Менестрель покачал головой и убрал руку с поясницы медленно, будто таким образом извинялся за вынужденную меру. – Вдруг сломаешься? Лучше уж подождать, чем навредить, поверь.
Снова взяв со стола свой стакан, он залпом допил остававшееся там вино и утер губы внешней стороной ладони. Сдержал зевок, потянулся, хрустнув пальцами.
Жар кухонной печи и тепло гостиницы грозили быстро разморить после холодного ветра за дверью – не смотря на то, что проснулся Аллен ближе к закату, место ночлега не способствовало ни отдыху, ни удобству, а вынужденная провести день на жестком полу и ворохе тряпок спина до сих пор несильно ныла. Ночь же прошла… Нет, лучше не вспоминать, как и где она прошла. Главное, выспаться в положенное время тоже не удалось.
Менестрель был рад, что Риш не приметил тщательно скрываемой неловкости, с какой бард двигал левой рукой. Иначе пришлось бы многое пояснять, дабы развеять недоуменное опасение: про боль в предплечье, слишком сильно затянутую повязку, про неглубокий длинный след от ножа и место, где не посчастливилось получить «укус» стали.
Даже одним словом не хотелось упоминать мелкий бордель, невысокую и худую беловолосую шлюху, которую он так и не поцеловал, и паршивое людское вино, оставляющее в голове туман и терзающую боль вместо обещанной возможности забыться. Сболтнуть про это сложнее, чем про «Он с ним спал»: сказать «После тебя я пошел в бордель и заплатил какой-то девке. Волосы и фигурка прямо вылитые!» значит нанести почти столь же болезненную обиду, как только что с трудом заглаженная и извиненная.
- Ладно. – Вор провел ладонью по лицу, отогнал нежелательные сейчас страницы памяти о прошедшей ночи, наполовину размытые настолько, что строк не разберешь, - Пошли, провожу наверх, раз такая беда с дверьми. Иначе куковать тебе на пороге до возвращения Шаэни.
Эльф действительно выглядел скверно: бледный, с тенями под глазами, заострившимися чертами лица. Наверное, плохо спал ночью?
«Но мое времяпровождение и его – две разные вещи. Я хоть развлекся, а он… Вряд ли. Надо было раньше пойти на мировую, раз так скверно вчера разошлись».
- Ты плохо выглядишь. Попробуй сейчас заснуть.

- Тебя это так беспокоит?
На первый взгляд, вопрос не требовал ответа: эмоции в голосе остроухого с ходу свидетельствовали, что спрашивал тот не из пустого любопытства, тревожился. Именно это казалось странным: за весь вечер первым, кто с боязнью за вора по-дружески спросил «Как тебя угораздило?», стал эльф. Именно его Аллен неслабо обидел минувшим днем.
Не рыжая девушка из благородного сословия, обязывающего даму быть добросердечной, жалостливой  и милосердной, которая за время разговора на шхуне могла в мельчайших деталях рассмотреть повязку, спекшиеся пятна и закатанный рукав – нелюдь и мужеложец!
Незадолго до заката направившись в порт, Аллен отчаянно старался выдумать годную сойти за истину историю, оправдывающую появление «трофея», ведь предстояло воротиться в дом Лаин, вооружившись всем арсеналом своего неисчерпаемого обаяния. Но на пристани оказалась Камила.
«Казавшаяся тогда простоватой и легковерной девчушкой с изредка прорезающимися манерами аристократки. Типаж сей готов лишиться еды, воды, жилья, жизни, но не откажется от счастья пожалеть другого и спросить, где же и в чем ему не повезло. Историю я не придумал, сначала в голову ничего не шло, потом заснул, потом граф пожаловал, потом… В общем, снова ошибался я в избалованной графской дочери».
Аристократия, о да! Клубок мегер разъяренных, на всех других смотрящих точно на жалкую опостылевшую пищу! Но бинты видели многие, даже Кадари. А уж самая завидная невеста Аделя, чьи волосы пламенеют точно костер в ночи, тем более не станет проявлять участия к простолюдину даже через диктуемые обыкновенной вежливостью фразы.
Вопрос не требовал ответа, говорите? Нет. Но Аллен его ждал.
Странное ощущение охватило, когда он вдруг понял, что стоящему рядом эльфу можно наконец ни в чем не врать, не терзаться виной из-за недосказанности, ни играть в великие тайны – Ришу почти всё разболтала Шаэни, с художником можно просто поговорить, посмеяться искренне над шуткой, а если потребуется, то спросить совета. И получить его, Владетель побери, получить! Раз спрашивают о забинтованной руке, раз из-за переставшего кровоточить пореза в голосе слышна тревога, то вопрошающему ты не безразличен. Вызываешь теплые чувства, а не холодящее равнодушие.
- Поднимемся наверх – обниму. – Негромко, как будто обращаясь к самому себе, пообещал Аллен, - Спасибо.
Пожалуй, он сам не мог четко сформулировать, что за именно произносит слова благодарности. За то, что Риш спросил? Удосужился разглядеть вынужденную осторожность движений? Несерьезно отругал? Невольно или намеренно показал, что ему не всё равно как идут дела у почти незнакомого человека, пырнут того ножом или нет?..
«Да, за это. Лаин бы скривила губы, но промолчала. Одер из чистого желания преподать урок уверится, что рана не заберет жизнь, и ушел по собственным делам бы, оставил расхлебывать беды свои самостоятельно. Камила Ро’Али, наверное, вообще не оказала даже такой милости – недостойна чернь ведь внимания знати».

- Ты ведь не тростинка, чтоб ломаться. – Бард ненадолго замешкался с продолжением ответа, но потом всё-таки договорил, - Не фарфоровая куколка.
Последнее слово едва не заставило передернуться, когда произносилось самим художником. Хранило неприятный осадок неправильности случившегося вчера и событий двухлетней давности. «Глупый эльф. Куколка. Глупый-глупый эльф. Все так говорят. И не ошибаются» - бормотал Риш, обращаясь к самому себе и еще не успев начать мучительного рассказа. «Я не говорю» - отвечал менестрель, а в ответ слышал: «Дурак я», звучащее будто «Нет, говоришь и ты. Все вы говорите одно».
«Интересно» - человек не раз задавался калечащим вопросом былым вечером и в ту часть ночи, когда еще мог рассуждать последовательно, - «Рассказал бы он всё, не приди мне в голову успокоить, выдумать историю на другой лад? Осталась бы правда неизвестной, но безболезненной? Много ли художнику стоило промолчать, улыбнуться, поцеловать? Зачем вываливать прямо, неожиданно, за что? Дабы посмеяться над сыном шута, подло обошедшегося с самим Ришем, отомстить хоть так?»
«Куколка» было неприятно оттого, что напоминало о сомнениях, о воцарившемся уверенном «Он с ним спал, со сходством!», на время отставленном прочь из-за Камилы. Иногда оно почти забывалось, оставляло желание отвечать на поцелуи, касаться, обнимать, говорить о вседозволенности. Иногда на краткие минуты возвращалось, напоминало о себе вдруг возникшими ассоциациями и снова сворачивалось где-то в темноте, таилось.
Бард, пожалуй, мог поблагодарить Кейра за теперешнее состояние эльфа, приди ему в голову задуматься над тем, как развивалась бы ситуация без черноволосого. Что он мог бы сказать? Войдет Риш, на руках не окажется заставляющих позабыть про обиды синяков, подобно фениксу воскреснет «Он с ним спал», сквозь зубы удастся швырнуть «Спасибо за молчание, оно мне помогло» и…  всё. Эльф ответит «Не за что, обращайся», но изменить дело или пойти на мировую не сумеют. Всё!
А если всё-таки договорятся, то Риш может захотеть поцеловать его настойчивее, руками обвить за шею, прижаться. Вернутся тогда моменты вчерашнего дня. Аллен не знал, сумеет ли в таком случае сдержать на языке вкрадчивое «Тебя как Эдвиг лобызать?».
Риш уже смог его простить, это ощущалось в словах, во взглядах, в обращении, в бережном прикосновении. Аллену извинять было нечего с самого начала – мог ведь до сказки догадаться, к какой правде идет дело и чью роль он сыграет в обещанной без слов игре. Но именно «нечего» мешало проглотить обиду, смириться, кивнуть и, признавая «Мне нечего тебе прощать», простить.
А спросить в лицо мешала жалость (и, что уж молчать, страх подтвердить догадку!): перед ним мальчишка, только-только заново научившийся улыбаться. Видя злость на слугу Камилы в глазах, замечая в них растерянность или удивление, грехом казалась сама мысль одной-единственной фразой стереть с губ мягкий изгиб улыбки.
Остроухий паренек тем временем продолжал журить за небрежное отношение к ране и вряд ли заметил очередную задержку с ответом. Но если обратит внимание, что с того? «День выдался тяжелый, соображать сложно» - чем не отговорка?
- Не бери в голову. – Усмехнувшись, бард снова толкнул дверь и придержал ее для эльфа, выходя в общий зал.

Дураком себя чувствовал Аллен, почти по привычке севший на то самое место дивана, откуда выговорил «Да будь ты проклят!» вчера и где сидел, боясь оторвать взгляд от вина в бокале, покуда вдруг изменивший поведение эльф стоял за спиной и узкие ладони разминали плечи.
Сейчас тоже произошла перемена. Скверная, ужасно неправильная и… непонятная.
«Чем я себя выдал?».
Ответ находить не требовалось. Аллен знал, чем, когда и как - пару минут назад, в кухне, молчанием и вновь заворочавшимся «Он с ним спал». Говорят, наши мысли могут принимать форму и если она окажется слишком четкой, чересчур осязаемой, их могут уловить находящиеся рядом. «Не вспоминай слишком часто плохое и не думай дурно о людях, которые стоят близко» - говорят приверженцы подобных полу фантастических теорий и словами своими порождают рвущийся наружу смех: как так? Разве образ мысленный можно подкинуть и поймать, будто круглое яблоко?
Лютнист кивнул и подался вперед, чтобы дотянуться до бутылки («Неужели еще вчерашняя? Да, она») и деревянного кубка. Последний могла принести с кухни только Шаэни – жизнь бродячего театра учила отдавать предпочтение небьющемуся дереву, нежели хрупкому стеклу. Риш, как убедился вчера бард, предпочитал столовый прибор тонкой работы.
Нет, пить ему не хотелось: слишком обильные возлияния грозили со временем плохо сказаться на голосе. Дважды пройденная стадия опьянения вчера, непонятно что и в каких количествах выпитое ночью – назвать это «скромной данью трезвому образу жизни» не повернется язык. Но хотелось занять руки, нехитрой процедурой откупоривания бутылки и наполнения кубка выиграть время, первым смакующим вкус глотком выгадать минуту-полторы не на оценку тонкого букета, ускользнувшего от понимания вчера, а на придумывание подходящей обманчиво-правдивой выдумки.
После ярко освещенной свечами общей залы комната казалась забита плотным клубком теней: будучи людской крови и не обладая эльфийским зрением, Аллен почти ничего не видел из-за задернутых штор. Лишь воровские повадки заставляли вспоминать виденное вчера расположение мебели, нашептывали, что темная прямоугольная громада у стены – комод, а светлая россыпь пятен на полу, виднеющаяся в слабом свете от окна спальни – разлетевшиеся по полу листы.
- Не бери в голову. - Слова повторялись медленно, с нажимом и без надежды изгнать закравшееся в комнату напряжение.
Потом Аллен нахмурился, припоминая слова Кадари.
Служанка, завидев выходящих из кухни, задержала их на пару минут, отозвав Аллена и что-то тихо ему рассказав. Тень испуга и затравленный взгляд, брошенный на Риша, но быстро сменившиеся обычным спокойным выражением, говорили, что узнанное серьезно встревожило менестреля.
- Шаэни вернется завтра к полудню. Она приходила минут пять назад, - вор отпил еще немного, отгоняя мысли о том, какая встреча случилась бы в комнате, поднимись они чуть раньше, - Не застала тебя, но торопилась. Попросила Кадари передать, что встретила какую-то отошедшую от дел акробатку из своего театра. Скорее всего, заболтаются до поздней ночи и она переночует в доме той, дабы не идти по темноте.

Объяснить? Что? «Объясни» - на редкость красивое слово. Подобно витрийскому платку из дорогого шелка оно ласкает слух произносящего, чтобы через секунду перед внимающим обернуться раздувающей капюшон коброй.
«Объяснить?» - Аллен не мог видеть в контрастном сочетании света и теней выражения глаз Риша, но всё отражавшееся в них с лихвой передавали интонации. Как можно вложить столько всего в одно слово? Тут и просьба, и растерянность, и почти детская надежда на всезнание тех, кто кажется взрослее, опытнее и сильнее…
Смешно. Кто имел глупость сказать, будто он, Аллен, сильнее? Опытнее? Взрослее? Только и умеет делать, что бегать то от виселицы, то от проблем, сваливать любое мало-мальски серьезное решение на чужие плечи, едва лишь подвернется такая возможность, да быть дворнягой Одера. Той, которая скалится, мнется, смотрит то испуганно, то зло, то искоса, а укусить боится. Всегда так было, во всем. Не находилось у него ни сил, ни опыта, ни взрослости, поймите же это, люди!
«Обозлившийся мальчишка. Но иногда бывает добр» - Аллен помнил, как однажды совершенно случайно («О да, случайно! Как бы не так!») услышал сии слова из уст госпожи Лаин. Стоял на площадке лестницы второго этажа в темном и вечно мрачно-подавляющем адельском доме, напряженно прислушивался к происходившему в кухне разговору. Иногда говорившие переходили на совем тихий обмен словами, но не из осторожности – из привычки, ведь заядлым игрокам в шахматы, годами жившим в тишине, не требовалось громких криков.
«Всё?» - мастер Пемброк казался удивленным, если можно судить по голосу, - «Я думал, что вы поладите. Да, он иногда зарабатывает воровством или крадет по моей наводке, но… Но ему всего пятнадцать лет. Гансар повзрослеет».
Не повзрослел. До сих пор глядел на пожилую женщину с ловко скрываемой опаской (что еще разглядела, что вызнала из общения за долгие годы?), помня обидевшее тогда «озлобившийся мальчишка». По-прежнему дурачился, крал или скалился на мастера, боясь хозяйскую руку, бьющую или гладящую, укусить. Ластился, когда получалось. Отсиживался на чердаке или в шумном городе, если не счастливилось прогневить.
Бесполезно объяснять всем и каждому, что в тебе видят только образ, пустышку, выдумку для отвода глаз. Кому, ну кому может помочь замерший на лестнице мальчишка, если сам запутался без надежды освободиться из тенет? Что сказать? Как? Как, Владетель побери, высказать все тревожащее и потом без страха смотреть в глаза? Ложь – маска, ложь спасет от истины и отдаляет свержение возведенных нами самими на трон обманов. Во лжи можно жить, во лжи легко умереть. Она не требует выворачивать душу, к чему побуждает откровенность, и если оставляет горчащий осадок, то его легко и почти радостно смывать новой.
Храбрость нужна, коль намерен выкладывать как на духу. Особая, подкрепляемая уверенностью, что снова извинят и, самое главное, что в случае ошибки сам себя извинишь. А менестрель? Менестрель – профессия трусов, плетущих кружевные пологи лжи.
- Иди – «Ко мне?» - сюда. – Аллен хлопнул ладонью по свободному месту рядом, тем самым приглашая сесть. – Я расскажу тебе сказку.
«А какую? Сейчас придумаю. Сладкую, красивую и гладкую будто шелк. Он ведь никому не приносит болезненных обид. Сказку».

Выпад оказался случайным, простым совпадением, но бил владетельски метко. Не в бровь, а в глаз, как говорится. «С чудесами на сегодня всё» - говорил Кристоф Вазмайер, маг и ридрский аптекарь, укладываясь спать в доме лесного смотрителя. «С чудесами на сегодня всё» - повторял в тишине не успевший извиниться за совершенные глупости и нанесенные обиды менестрель. «С чудесами на сегодня всё». Простая фраза, любому в голову придет. Но не в том ли вопрос: почему пришла именно в таком порядке слов, дословно, почему тут и теперь? Откуда остроухий может ее знать, что проведал о менестреле, раз уколол не абы чем, а именно этим высказыванием?
Рот дернулся, взгляд снова обратился к эльфу в стремлении успеть заметить насмешку, намек или понимание, властные дать ответ. Не нашел, разве что увидел сильнее поникшие плечи, да выбеленное лучом ночного светила лицо.
Сказки эльфу слушать не по душе, да? Изумительно! А рассказывать, значит, нравилось! Неважно, что было в основе, из лжи произрастали страшные слова или из правды, неважно! Это ведь сказка, а чем одна другой хуже?
- Ты ведь рассказывал мне сказку.
До имен оставалась сказка, затем приобрела сходство с реальным миром и живыми прекрасно знакомыми персонажами. Пугала, усложняла, испортила едва-едва наладившийся день рождения. Он, Аллен, не просил никого называть в лицо, не заставлял рвать в клочья зыбкую дымку доверия. Менестрель бы и так посочувствовал, успокоил, постарался объяснить, что Риш вовсе не один остался, и пропал в лабиринте улиц не раньше, чем эльф бы поверил в легко забывающиеся слова.
Но нет, художник рассказал всё. Не мог удержаться? Как же!
Тогда выболтал всё до мелочей, прижимался и делал вид, будто защиты ищет. Заглядывал в глаза. Радужка серая, не темная, не отцовская! Разочарован, наверное, был таким отхождением от хранимого памятью лица? Эльф ведь сам признался, что влюбился два года назад как последний дурак. Могло ли пройти так быстро? Вряд ли. Потянулся бы к отцу как прирученный зверек, окажись тот здесь.
«Так ведь потянулся действительно! А боялся чего время от времени? Убеждался, наверное, что перед ним иной. Глаза-то серые».
Прошла пара минут, а эльф не шелохнулся, не приблизился, не подошел, только руками себя обхватил, будто замерзал и ума не хватало закрыть окно. Сидел на прежнем месте, глядел в сторону… А почему? Почему даже глаза отвел? Видать, не похож. Не рассказывал Эдвиг сказок!
- Владетелевы блудни, иди сюда! – Он невольно повысил голос, а губы кривились как вчера за минуту до паршивого на слух смеха, - Или сегодня я недостаточно на него похож?
Глаз менестрель не прятал, наблюдал. Хочешь услышать истину, а не кружевную байку? Получай всю без обиняков, не жалко! Вопрос один, короткий, понятный даже несмышленышу: так не похож бард на другого, что даже подходить не хочется?