Девушка слушала, устало прикрыв глаза, теперь сидя на полу и прижимаясь спиной к покрывалу, свисающему с постели. Когда заговорила – заговорила негромко, сумбурно, с того, что сейчас не имело никакого значения и важности для кого-то еще, кроме нее самой.
- Вы, мужчины, такие романтики… если девушка бросается в жар и пламя, то, конечно же, этим она желает что-то кому-то доказать. - Камила начала издалека. Совсем издалека.– Мысли, наверное, не допускаете, что по собственному почину, без влияния со стороны так поступить можно. Ведь война – это смерть, это убийство, это сосредоточие самого страшного, что может случиться в жизни, и молодой леди там делать совершенно нечего. Дело молодой леди – сидеть дома, слушаться папеньку и маменьку до замужества, не смея им слова поперек сказать, а после замужества – растить детей, устраивать приемы и не сметь сказать слова поперек супругу. Супруг тот, разумеется, и умнее, и дальновиднее, и в жизни смыслит больше – особенно, если на десяток-другой лет старше. И вот, весь он, женский удел. Ты, наверное, считаешь, что воспитание у меня отвратительное. Что не следовало графу обучать меня всему, что я умею. Надо было ограничиться вышиванием, этикетом, грамотой и танцами, ведь грубая пеньковая веревка, рукоять меча и связка отмычек для женских беленьких ручек не предназначена совершено. – Девушка устало улыбнулась, смеясь сама над собой, и по-прежнему негромко продолжила,– Нет, ты, несомненно, будешь прав, считая так. Хочешь, расскажу, какой меня хотела бы видеть мама? В ее мечтах я именно это и делаю – сижу дома, разъезжаю по балам и приемам, чаевничаю с подружками и желаю поскорее выскочить замуж. Я могу ее понять. Она хочет увидеть внуков, хочет, чтобы я была жива и здорова, чтобы всего мне хватало, и я не знала ни в чем недостатка. Но меня не под это воспитывали. Я вообще, знаешь ли, в некотором смысле исключение из правил. До меня в нашем роду только мальчики и были, невест всегда брали со стороны, поэтому и…система воспитания отлажена давно и почти не изменяется. Папа и решил, что, какая разница – парень или девушка, если кровь одна? – воспитывать меня надо так же, как его воспитывали, с небольшими изменениями, разве что. С шести лет грамота и чтение, фехтование, верховая езда, танцы. Позже – политика, география, история, лютня. Потом – отмычки и прочее, что может помочь в воровстве. На это, кстати, я его сама и подтолкнула – не помню уже зачем, по дури, должно быть, забралась в чужой дом и попалась. В первый и последний раз до вчерашнего вечера, между прочим. Папа дело замял, сошлись, кажется, на том, что придури в голове моей много больше, чем мозгов, но за обучение с тех пор взялся так, что мама дорогая. Знаешь, почему? Потому что руки у наследницы графа всегда должны оставаться чистыми, никаких слухов витать не должно, только те, которые пригодиться могут. Потому и образ глупой дурочки – на такую никто и никогда не подумает. Пришлось научиться падать в обмороки, испуганно визжать при виде уличной крысы и краснеть от любого намека, даже самого невинного. Зато в результате, спроси кого угодно в городе о дочери графа, скажут, что так же глупа, как и красива, если вообще смогут что-то обо мне сказать, конечно же.
К чему я это все. Ты, несомненно, прав – я, правда, пытаюсь кому-то что-то доказать. Возможно, даже ему. Доказать, что я сильная, что не мягкотелая, что умею думать и прекрасно со всем справлюсь сама. Это глупо, я знаю. Из-за постороннего теперь, в общем-то, человека так подставлять себя и всех тех, кому я не безразлична. А, узнай он об этом, только посмеется – не удивлюсь, если он уже и думать про меня забыл. У него красивая жена, являющая собой образец юной леди. У нее совершенно чудесные белокурые волосы, светлые глаза и сама она напоминает эльфа – тоненькая, хрупкая. Таких, наверное, вам, мужчинам, хочется защищать и оберегать – ветер подует, она и сломается. Я ей не чета. Любой нормальный человек, выбирая, выбрал бы ее. Даже если бы не сказал перед этим убираться ко всем чертям собачьим, все равно бы ее. Потому что так и надо. Понимаешь? – улыбка с губ не сходила, даже при воспоминании о том дне. Тогда было тепло и солнечно, по-летнему ясно. Невеста его была очаровательна. - А я от этого просто бегу. Бегу, а по дороге доказываю, что не обязательно девушке быть именно такой, какой ей полагается. Что, да, она может быть сильной, до глупости смелой и не мягкотелой. Что может махать мечом наравне с воинами, спорить до хрипоты, обсуждая что-нибудь из разряда «сугубо мужского», что…что, черт подери, жизнь не у всех должна сводиться к дому и детям. – Воровка шумно выдохнула, на секунду отвернувшись, и, сжав пальцами край рубахи, опустила взгляд. Потом твердо посмотрела на менестреля. - Ты говоришь, что предложил бы мне выйти за тебя, если бы это могло хоть как-то повлиять на мое решение, заставить остаться меня дома. Я бы не согласилась, даже если б могло. И не в мезальянсе дело, не в перешептываниях за спиной, не в том, что…что я вряд ли смогу посмотреть на тебя не как на друга. А, нет, как раз в последнем. Это вроде бы просто, да? Подумаешь – беда, только друга и видит, уеду, чтоб глаза не мозолить, заживу припеваючи. Оно так не будет. И не могло бы быть. Потому что так я бы только нескольким людям жизнь испортила. Тебе, себе, человеку, которого бы ты вдруг полюбил, а быть с ним бы не смог – потому что руки связаны. И потом бы за это меня просто возненавидел. Браки по расчету хороши только с теми, кого ты ненавидишь или кто тебе откровенно безразличен. С ними можно договориться, не боясь, что сделаешь больно. В первом случае только порадуешься или не заметишь, во втором – а во втором обычная сделка. Видимость для общества и сосуществование двух одиночеств в одном доме в разных спальнях. Отец потому и не будет возражать, скажи ему кто, что после бала я сбегаю. Он не стал бы даже пытаться выдать меня за Кейра, пусть его чувства и очевидны. Казалось бы, чем не выход? Меня он любит, давно знает, защищать и охранять привык. Но ведь не в этом дело. Мне он как…как брат. Я допускаю, что за год могла бы посмотреть на него по-другому – но вероятность очень мала. И я, опять же, не хочу ломать ему жизнь. Я его люблю, да. Но, опять же, как брата. У Кейра тоже будут связаны руки. И, если и его я так и не полюблю по-другому, он меня тоже возненавидит. И себя возненавидит. При любом варианте так будет. Ты ли будешь моим супругом, Кейр ли или кто-то еще – счастливым это никого не сделает. Поэтому отец скорее сам мне петлю завяжет, чем согласиться смотреть на подобное. Ему легче отпустить меня, зная, что я либо вернусь, переболев, либо не вернусь, но хотя бы не буду потом винить себя в чужих испорченных жизнях. Я ведь не смогу не только женой хорошей стать, но и матерью. Я не знаю, как это. Я знаю, как правильно держать меч, как тихо ходить и «плясать» на бревне – меня этому учили. В это все и упирается.
Знаешь, почему пью, хоть Валериан и запрещает? Нет, не знаешь. И не узнал бы – об этом даже мама не знает, я уговорила отца не рассказывать ей. Ей это ни к чему – и так со мной сплошная головная боль, это бы ее добило. У меня мог быть ребенок. Рыжий, маленький совсем, мой. У нас, знаешь, все рыжие. Исключений не было. Мог. Узнала о нем, когда…потеряла. Выкидыш. Не редкость, в общем-то, но… он в ответ написал, что так этому ублюдку и надо.
Ты неправ. Это не трудность. Трудность – это то, с чем ты можешь справиться. Нужно всего лишь приложить усилия, постараться, научиться… А я с этим не справлюсь. Я не умею обращаться с детьми – меня не учили. Но мне и не понадобится. Шансы родить живого ребенка…их фактически нет, - голос дрогнул, когда с губ сорвалось последнее слово. Рыжая, кусая губы, разглядывала ковер у себя под ногами и взгляд на менестреля поднять боялась. Потому что в очередной раз говорила о себе, о себе и о себе. Потому что, наверное, на подобное отношение к себе можно обидеться. Потому что… с некоторыми вещами приходилось мириться. Просто принимать, понимая, что этого ты изменить не в силах, и жить дальше. И иногда глушить в себе всколыхнувшееся, обреченное на постоянное «Нет», тем, что попадется под руку. Потому что по-другому просто не можешь.
- Кажется, на этом все. Гора мусора, глупые отговорки и оправдания. В результате ты, несомненно, прав. Как и многие другие. Я просто пытаюсь ему что-то доказать. И даже знаю, что. Это глупо, это смешно, это не приведет ни к чему хорошему. Я знаю. Поэтому можешь встряхнуть меня, отвесить подзатыльник и сообщить, что я, дуреха эгоистичная, ни черта в этой жизни не понимаю. Ты будешь прав, не сомневайся. А к Кадари я зайду. Может, и впрямь узнаю что-то новое.
