Вверх страницы

Вниз страницы

Теряя нить - плутаешь в лабиринте...

Объявление

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Теряя нить - плутаешь в лабиринте... » Адель » Дом Одера Пемброка


Дом Одера Пемброка

Сообщений 21 страница 40 из 61

21

Судя по всему, несмотря на свою профессию менестреля, Аллен совершенно не разбирался в живых существах. Во всяком случае, в том месте, где обычно хранились причины странного, непонятного и несколько неадекватного поведения в еще более странных, непонятных и совсем уж неадекватных ситуациях, он благополучно плутал. Во всяком случае, в отношении эльфа точно плутал – по темным извилистым лабиринтам своих домыслов, помыслов и просто так брошенных слов.
Любой врачеватель душ мог бы без проблем, коротко и ясно рассказать да показать и объяснить барду ответы на его вопросы и сами вопросы тоже… И не только объяснить, а еще мимоходом поинтересоваться «А что это вы так? Симптомчики!» и посоветовать курс лечения. Тогда бы, кстати говори, мужчина и утвердился бы во мнении, что думать о плохом слишком громко нельзя – самому же не то, что боком выйдет, основательным синяком вылезет.
Пожалуй, следовало разъяснить.
Эльф по натуре своей был существом довольно-таки замкнутым – как и все представители светлой расы, в свой уютный мирок пускал немногих, только тех, кому доверял и испытывал что-то большее, нежели приязнь к знакомому, в связи с этим и защищался от прочих он соответственно – либо крысился, доводя несчастного до грани язвительностью или пониманием того, что это светловолосое чудо в перьях и меч в руках держать умеет, а двумя клинками, торчащими из сумки или болтающимися на поясе, владеет так вообще неплохо, либо же… Последний год он либо молча разворачивался и уходил, либо вовсе не обращал внимания, а весь предыдущий тому только и делал, что цеплялся за малейший повод, лишь бы подраться.
Из одной крайности в другую метался, не мог определиться или остановиться на золотой середине – но ведь эльф был совсем ребенком по эльфячьим меркам, впрочем, если и в переводе на человеческие годы, то шибко взрослым его назвать тоже не получалось. Так, ни туда, ни сюда – мальчишка, в голове ветер и типичнейшие проблемы для существ его возраста.
Увы, не типичные. Многое бы мог отдать художник за то, чтобы ничем не выделяться, спокойно жить дома и заниматься любимыми делами – но, к его же сожалению, не мог.
Рассуждая о причине, заставившей Риша молчать, не вскрикнуть ни разу, не попытаться даже остановить слугу рыжей, бард либо не учел одной вещи, либо слишком сильно разозлился, дабы мыслить адекватно. А вещь лежала на самой поверхности, и сам Аллен нередко ее замечал – отчаянная затравленность в светло-синих глазах, изредка проскальзывающая боязнь прикосновений или неверно сказанного слова…
Существо, которому бы, надругавшись над ним и его чувствами, говорили «Шлюх не целуют», будучи ребенком воспринимало все слишком ярко и впоследствии в большинстве случаев не могло реагировать так, как того требовала ситуация – закричать, попытаться отбиться или самому ударить.
Риш не смог. Не смог преодолеть напавшее оцепенение, сильнее сковывающее после событий двух прошедших дней, не смог выдавить ни звука из горла, будто бы сжатого чьей-то сильной рукой, не смог ничего.
Потому что прав был менестрель – любая боль проходит, но ни одна не делает этого в мгновение ока. Потому что нельзя сразу же поверить в сказанное тебе на следующий день после односторонней ссоры «Ты для меня не шлюха». Потому что, будучи ребенком, некоторые вещи воспринимаешь совершенно не так, как следовало бы.
И подло, Аллен-менестрель, подло было думать о таком существе, будто бы оно могло быть с тобой, видя на твоем месте кого-то другого. Ведь по себе не только людей, но и нелюдей не судят.

Через какое-то время мальчишка затих, так и не проснувшись от очередного кошмара, успокоенный объятиями сильных ласковых рук. Проснулся позже и уже сам, спокойно дыша и не видя перед глазами мелькающие обрывки прошлого. Только вид у эльфа все равно был нездоровый и измученный – одним сном подобное не вылечишь.
Мальчишка сел, нехотя сбрасывая с себя руку вора, осторожно потрогал уголок разбитой губы - говоря честно, первые три минуты художник Кейру пытался сопротивляться, но пощечина оказалась болезненной, ладонь, зажимающая рот от укусов не отдергивалась, и даже ею чернявый мог без особых проблем удержать гибкого и тонкого, как хворостинка, но физически слабого эльфа. Силы его однозначно уступали силам слуги рыжей, а с ноющими руками он тем паче поделать ничего не мог - через этих три минуты пришло и цепенящее и сковывающее горло, по которому, казалось, хорошенько прошлись наждачкой, оцепенение. Да и закричать получилось не только из-за ладони и горла - перед тем, как подмять под себя мальчишку, Кейр несильно, по его меркам, врезал тому поддых - больно, аж дыхание сперло.

Отредактировано Rish (02.12.12 11:24:11)

0

22

Людской мальчишка даже в пятнадцать лет (что уж говорить о семнадцати!) сумеет постоять за себя, просто так в чужие руки не дастся – выдохнешься раньше, чем как следует скрутишь! Даже забитый и с виду мягкотелый подросток сумеет при случае показать зубы, если действительно не останется иного выбора.
Риш боялся, а страх многим людям придает силы. Не смертный рядом? Эльф? Не придал? Выпил до последней капли и лишил возможности сопротивляться?
Гансар, в отличие от него, был человеком и подобно прочим людям имел свое право заблуждаться.
«Дело менестреля – это не умение разбираться во всех полутонах эмоций», - всегда с ноткой затаенного раздражения резко отвечал Аллен, когда собеседнику забредало в голову поставить злокозненное качество среди прочих обязанностей музыканта, - «Моя работа – угадать основную и о ней петь. Человек грустен? Беру песню о трагичной любви и мне нет нужды расплетать детали: действительно незнакомцу изменила возлюбленная или он попросту брякнул об пол ее любимую вазу. Цель любой работы – получить деньги и со временем забыть про оплативших. Лютнист и певец ничем здесь не отличаются от кожевника или гончара, нет нужды романтизировать».
По каким меркам можно было судить эльфа? По менестрельским? Ха! Дать парнишке лютню и попросить сыграть? Как это поможет разобраться во множестве вопросов?.. Или по воровским? Дать отмычки, отправить на мелкую кражу, проследить действия, заметить ошибки и определить, сумеет ли вор положиться на эльфа при случае?
Единственные хоть как-то подходившие – человеческие и они нашептывали «Сумеет постоять за себя». Примеривая под них, забываешь о разнице физического и морального возраста эльфа, вспоминаешь себя и ставишь в конкретную ситуацию. Семнадцатилетний слуга Одера Пемброка даже на косой взгляд со стороны Кейра ответил бы готовой ко всему настороженностью. Пятнадцатилетний не дался бы в руки. Двадцатичетырехлетний после первого «визита вежливости» уже не подпустит близко, выдержит дистанцию и станет вести себя как в кухне, когда за внешней веселой дружественностью и извинениями нет-нет да проглядывало напряжение, намерение отшатнуться и разорвать дистанцию при любом резком движении чернявого.
Подло судить других по себе, но невообразимо трудно делать это по ним самим. Даже слыша о чужой болящей голове, мы сочувственно киваем, но слова «У меня затылок раскалывается» заставляют вспомнить и заново примерить похожую боль, испытанную на себе. Не на другом, ибо невозможно почувствовать за кого-то иного. Только за себя.
И если в этом была вина менестреля… Что ж, поделать он всё равно ничего не мог, а в ответ окружающие никогда не стремились понять творящееся в его собственной душе или растрепать в клочья не их страхи.
Боязнь же в очередной раз привязаться и остаться за кормой, оказаться ненужным и второстепенным персонажем чужой сказки, пугает сильнее непонимающего смеха любого «врачевателя душ». Да только кому кроме него самого это важно и нужно? «Шавки дохнут в канаве и про них забывают» - верно Камилой сказано, даже спорить желания нет.
Аллена разбудило движение рядом. Проснувшись, некоторое время не открывал глаз, прислушиваясь и стараясь понять источник. Потом ослабла сонная заторможенность, дала возможность сориентироваться и успокоиться: дом Одера, чердак, рядом засыпал Риш.
- Ты мало спишь. Кошмар привиделся? – Аллен попридержал эльфа за край рубашки. Подумав и пытаясь в темноте рассмотреть мальчишку, с ноткой непонятной вины добавил другой вопрос, - Или ребра болят?
И снова позабылось, бурьяном поросло всё занимавшее мысли, прежде чем заснуть. Можно гадать о чем угодно, оставшись наедине с собой, но глупыми и постыдными покажутся терзавшие страхи спустя час, когда рядом окажется кто-то еще.

0

23

Внутренние часы редко когда давали сбой, и эльф был уверен в том, что проспал не меньше четырех часов – а это уже немало, по его-то меркам. Поспать хотя бы три часа, не проснувшись резко, будто бы выныривая из трясины, темного омута, а постепенно, не сбиваясь с блаженной пустоты на потребность смотреть по сторонам, дышать и что-то делать, ему удавалось нечасто. Поэтому мальчишка только пожал плечами и чуть удивленно вздернул брови, посмотрев на менестреля. Впрочем, в темноте в подробностях рассмотреть мимику было сложно, так что удивление почти сразу же исчезло со смазливой мордашки.
- Мало?.. да нет, часа четыре точно, - светлый опустился обратно на кровать, осторожно прижался к вору, морщась – положение не самое удобное, особенно, если учитывать состояние самого эльфа. – Дурацкий стык, - невнятно буркнул и обнял свободную руку барда, прикрыл глаза. – Ребра болят, но не из-за этого. Просто выспался уже, - и чуть тише виновато попросил, - Прости, что разбудил.
О кошмаре он промолчал ненамеренно – просто не захотелось пересказывать другому глупые свои страхи и тревоги, вспоминать и вновь переживать все произошедшее во сне. К тому же, сомнений в том, что у человека и без всего этого своих проблем хватало, даже не появлялось – так зачем еще и со страшными снами навязываться? Сам справится, ведь раньше справлялся! Да и так уже порядочно навязался…
Пальцы, слегка подрагивающие от становящейся привычной боли в запястьях, появляющейся при каждом их движении, переплелись с пальцами вора. Риш коротко коснулся губами его щеки, прикрыл глаза, улыбаясь. Спать уже не хотелось, но вот так просто полежать рядом с человеком, которому ты хоть немного, но небезразличен, с которым хорошо и спокойно – почему бы и нет? Прогонять его никто не собирается, сам бард, судя по голосу, не прочь поспать еще часика два-три, так зачем мешать? Пусть спит, и так встал рано. О том, что мальчишка сам встал еще раньше, проведя среди беспокойных снов часа два от силы, не то, что бы подзабылось, нет – просто значения подобному эльф придавать не привык.
В мыслях царила приятная опустошенность и расслабленность. Пальцы свободной руки (левой) невесомо очертили контур скул Аллена, линию челюсти, потянули за выбившуюся из косы прядку – если тот заснул снова, настолько легкая ласка его не должна была разбудить.

0

24

Аллен не спал, но молчал. Не будь в комнате так темно, от острого зрения не смогла бы укрыться залившая щеки краснота.
Стыдно, мучительно стыдно становилось за не дававшие прежде покоя мысли.
В чем он имеет право осуждать художника? Кем данное? За какие явственные доказательства вины?
Риш два года любил память об Эдвиге, не мог выкинуть из головы как взопревший сор? Да, целых два года – баснословная цифра больно колет остро-тонкой иглой. Почему же тогда он сам, не способный удержать в памяти на долгое время теплые чувства хоть к каким-то женщинам кроме одной из осеннего Эмеральда, смеет произносить в мыслях «Переспал по доброй воле»? Для этого нужно забыть хоть на время, забыть! Одна Создательница ведает, почему эльф смог и кивнул предлагавшему близость менестрелю, но забыть второго любовника, на которого смотрел с тревожившей душу нежностью, так быстро не сумел бы. Кейру придется из кожи вон лезть, всматриваться в душу под клеймом «менестрелева шлюха», чтобы после щедрых побоев при Камиле добиться от остроухого чего-то хоть издали похожего на доверчивое стремление прижаться в поисках тепла, понимания.
Кейр даже отыскать в «менестрелевой шлюхе» подвластное страху и надеждам живое существо не захотел и не сумел. Унизил, испугал, растоптал, причинил боль вдвойне сильную и исчез. Зарганный шлаткин сын. Зарганный шлаткин сын, перед которым Аллен за что-то пытался извиниться и, Владетель побери, поговорить, договориться, найти общий язык и отвести в сторону беду. Предчувствовал ведь, что добром такое внимание к Ришу со стороны чернявого и рыжей не завершится!
Риш не шлюха, которая, помня десятки лиц, отдается каждому встречному и способному заплатить, сколь сильно не был бы тот противен. Кем-кем, а шлюхой его менестрель бы не смог назвать даже в самой отчаянной вспышке злости.
Вспомнится короткий, но запавший в память разговор:
- Я не шлюха, Аллен.
- А я… вполне.

Стыдно, мучительно стыдно становилось за себя, когда чуткие подрагивающие пальцы касались лица и волос в осторожной, но не пугливой ласке. Если и находился страх, то совсем иной: не разбудить, не потревожить, не навязываться слишком с объятиями и всеми прочими телячьими нежностями… Не понимал Риш сам, что всякое прикосновение (пускай настолько легкое, что едва ли ощутишь!) в радость и не навязывает, а заставляет почти ликовать.
Хотелось перехватить руку, прижать к губам, неразборчиво, тихо и быстро проговорить застрявшие в горле слова извинений. За поселившееся на краткий срок сомнение, за извечную слепоту, за львиную и невероятно огромную долю эгоизма, за… За многое.
Но просить прощения за сомнения значило в них признаться.
- Ничего страшного. Я сам проснулся. Расскажи сон. – Аллен тихонько, точь-в-точь как тогда Камилу, поцеловал эльфа в лоб, - Если тревожит.

0

25

Мальчишка поежился, натянул одеяло на плечи и прижался к мужчине сильнее – раз не спит, вряд ли будет возражать, тем более в комнате похолодало – в печь дрова никто не подбрасывал, а за это время они всяко успели сгореть, так что сейчас небольшое помещение прогревалось только остаточным теплом, но еще чуть-чуть – и оно выдохнется. А вставать и идти вниз так не хочется, и барда отпускать не хочется…
- Сон? – пальцы не прохладные, но художнику зябко, и он жмется, согреваясь. Горло неприятно царапнуло будто бы полоской наждачной бумаги, некстати вспомнились часы, проведенные с открытым окном. Добром не кончится, это точно. – Дурацкий он. Ничего не понятно, только лица… - на секунду замялся, не зная: сказать ли, что не только Эдвига видел, но и его, Аллена? Вряд ли обрадуется… - всякие, - нашел подходящее слово, выдохнул. Поежившись, натянул одеяло еще больше – закутался бы в него, если б под боком у менестреля не лежал, и потерся щекой о грудь Аллена – тянуться выше было лень, совсем неохота, а выразить нежность, ластиться можно и так.
- Лица, голоса, темно… ничего нового. Видимо, у Владетеля или кто там из них двоих отвечает за сны не шибко-то богатая фантазия, - шутка вышла не то чтобы неудачной, скорее, вообще не вышла. О скудности своего запаса остроумия и отсутствующих способностях сыпать остротами, балагурить или творить что-то еще в подобном духе эльф прекрасно знал, поэтому особо не огорчался – ну, не вышла шутка, что ж поделаешь, не задела никого – и ладно. Благо, к язвительности это отношения мало имело – ехидные комментарии, когда художник пребывал в особо скверном расположении духа, прямо противоположном тому, в котором оказывался, вспоминая королевского шута, всегда находили себе жертву – впрочем, случалось это довольно-таки редко и совсем не вязалось с тихим характером светлого.
- А тебе что снилось? – попытка перевести тему с малоприятной (вспоминать сон и переживать происходящее заново было совсем не тем, чем бы Ришу хотелось заниматься) особым успехом не увенчалась. Во всяком случае горло царапнуло снова, да еще и ребра, когда художник пошевелился, устраиваясь удобнее, напомнили о себе. И не сказать, чтоб напоминание принесло хоть какую-то радость – синяки пока что никуда не делись и в ближайшее время, судя по всему, деваться и не собирались.

0

26

Риш ничего не заметил, не удивился, не ощутил быстрой смены настроения. Хвала Создательнице, раз так. Не придется объяснять, подыскивать слова для извинений, разубеждать или просить верить. Хвала Создательнице. Ведь с Камилой уже говорил и закончилась беседа неутешительно, едва не рассорились совсем.
Хотя разве можно угадать наперед? Вдруг ссора, разрыв всяких отношений и ледяной нейтралитет – наилучший выход? Не верилось, что оплошавшая девушка пойдет по наиболее удачному пути и больше не возникнет на горизонте жизни. Ей ведь захочется узнать о состоянии художника. Сие можно вызнать самой, а можно снова обратиться к отцовским соглядатаям… Ни один из вариантов слуге хозяина дома не нравился. Лучше пускай той хватит благоразумия исчезнуть совсем и навсегда! Ей-то что? Она не связана симпатией ни с кем из живущих в старом здании, совесть и обострившееся чувство справедливости сумеет утешить хорошенькой трепкой Кейру… Пусть лучше пропадет и больше не приходит.
«Она», - аукалось пустозвонким эхом, - «Ничем и ни с кем здесь не связана. А связаны ли с ней? Отомрет само, если лишний раз понапрасну не дергать».
Перспектива никогда не увидеть рыжую аристократку казалась столь же мрачной, как вероятность лицезреть выбеленное испугом лицо Риша, если ей или Кейру взбредет в голову показаться на пороге.
Но отвлечься от мыслей об огненноволосой графской дочери требовалось как можно скорее. Камила оставалась в прошлом, когда не существовало еще письма и встречи на пристани с ее отцом, в настоящем ждали свои трудности.
Аллен издал тихий смешок. Не очень весело, ибо понял, сколь тяжело далась художнику шутка на тему плохих снов. Запоздало спохватился, что сей разговор эльфу неприятен и спрашивать ничего не стоило. Лучше бы молча поцеловал, всё равно поддержка ощущается! Ведь действия иногда говорят лучше и больше слов, о чем свидетельствовал тот же поцелуй в доме на Второй улице и последовавший неприятный разговор, в коем Аллен изрядно покривил душой: нельзя просто взять и стать хорошим другом в единый миг, перешагнуть через себя…
- Владетель, - подсказал он шепотом, несильно приобнимая, и осторожно выпутался из хватки тонких рук, сел на кровати, - Я пойду, затоплю печь, а то совсем промерзнем.

0

27

- Владетель так Владетель – покладисто согласился эльф и, по-детски упрямо не желая отпускать менестреля, прижался к его боку снова, потеребил ткань шемизы, стоило тому сесть, разорвав объятия. – А может потом? Пока вроде не холодно, - неуверенно предложил он и сразу же, будто бы опровергая собственные слова, ощутимо вздрогнул – когда принял сидячее положение сам, одеяло с плеч, понятное дело, соскользнуло – и поспешно добавил, поняв, что бард вряд ли мог краткой дрожи не заметить. – Или с тобой пойду. Не… не хочу один оставаться, - с трудом нашел обоснование художник. Вернее, нашлось-то оно легко, но вот произнести вслух… признаваться в своих собственных слабостях и страхах – пусть даже не лелеемых и не оберегаемых, пусть уже признавался в вещах и пострашнее – никто не любил, и эльф исключением не был. Эльф тем более не был исключением – говорить о чем-то еще, что показывало бы его беспомощность и уязвимость, не хотелось совсем – и так, поди, глупым ребенком, ничего не умеющим и слабым, считают.
Впрочем, несмотря на все моральные и не очень терзания, мысль затопить печку по новой не казалась такой уж плохой – например, озябшим телом и, судя по всему, почти больным горлом она приветствовалась, да еще как! Зубы, конечно, барабанную дробь не отбивали, но холодность пальцев и рук вообще могла натолкнуть на нехорошие мысли, а чуть более горячие, чем положено, лоб и щеки только подтверждали их и помогали укрепиться во мнении: кому-кому, а светлому тепло сейчас нужно более ощутимое и масштабное, нежели телесное, дающееся вором и согревающее не вообще, а частично.
Воистину, находила же простуда время, чтобы тонко так намекнуть о своем скором (возможно, очень скором) появлении: не тогда, когда мальчишка чувствует себя сносно и не начинает время от времени задыхаться, если ребра вновь напоминают о себе, а именно в тот момент, когда положение дел и так оставляет желать хотя бы неплохого!
Слава Всевышней, носом шмыгать еще не начал – если обойдется всё только горлом, то можно будет спокойно выдохнуть и забить на подобные мелочи, а если же температура подскочит…  Последнее эльф, с трудом пополам мирившийся со скребущим ощущением в горле и сиплым голосом, не любил в принципе – если она подскакивала слишком высоко, и особенно сильно – если почти не изменялась, становясь из либо нормальной, либо «предсмертной» какой-то совсем неопределенно-невнятной. Когда совсем плохо – ложишься и спишь, пьешь всякие отвары, чай с медом или вареньем, и ни о чем не думаешь. Когда «неопределенно-невнятная» - то хоть на стенку лезь, голова останется по-прежнему раскалывающейся, мысли мутными, а самого будет коли не шатать, так знатно пошатывать!
Риш тяжело вздохнул, не шмыгнул носом – хотя попытка была – и уткнулся им в плечо Аллена, пробормотав что-то, отдаленно напоминающее «Чертовы сквозняки». Воистину чертовы! Все беды от них, да-да, не иначе.
О том, что все беды от собственной дурости, думать как-то не хотелось.

0

28

- О да. Разумеется, ты не замерз. И я, разумеется, на это повелся.
Потом замолчал и вежливо, но настойчиво освободился от объятий, чтобы совладать с собой. Отошел за свечным огарком к сундуку и оттуда, тщательно вымеряя веселость и серьезность в голосе, сказал:
- Мне снилась осень. Паршивое и дождливое время.   
Риш спрашивал о сне и Аллен ответил правду – ему действительно снилась осень. Осень в Эмеральде, шестнадцатый год, улыбка, венок из красно-желтых листьев и серебристая накидка на покатых, точно прибрежные и обласканные волнами морские камни, плечах.
Нашаривая на крышке сундука плошку с догоревшей свечой, он продолжал задаваться тревожным вопросом: почему? Почему Ингва Сильверлиф, которая на самом деле никогда не носила подобного имени, возникла в череде образов именно сегодня? Не должна сниться, не должна беспокоить и пытать тревогой!
«Нет больше тебя, нет той любви и златолистого Эмеральда!» - хотелось громко и отчетливо воскликнуть, отчеканить каждое слово не для немого вне сновидений призрака, а для себя, - «Я даже не видел тебя с тех пор! Я рад и вчера, и сегодня, и завтра рад буду! Нужен кому-то другому! Почему ты никогда не снишься, если мне плохо и как воздух нужна живая память о хорошем? Почему в бреду не приходила, не попридержала за рукав, когда в помутнении лихорадки я давным-давно едва не выболтал всё о себе ридрскому жрецу? Почему приходишь только тогда, когда почти счастлив? Нет ничего, слышишь? Нечего тебе разрушать вселенной боязнью, не вдохнешь ее в меня!».
Ингва во сне смеялась, кружился бешено-яркий хоровод танца, давило приторным и тяжелым запахом ладана да влажной листвы. Глотком протрезвляющей надежды показалось пробуждение. На чердаке пахло пылью, запустением и отходящей перед теплом сыростью.
Последний раз она тревожила покой пять лет назад. Всё тоже было хорошо, они с Одером лишь недавно прибыли в Адель, намеревались остаться на полгода и… И через два дня после заливавшегося смехом воспоминания менестреля обвинили в краже, которую он не совершал. Тогда дело едва не дошло до виселицы. Инга звала несчастья.
Всегда один и тот же сон предвещает беды: торопится и погоняет музыка, задыхаешься в не терпящей промедления спешке танца. Ингва веселится отчаянно, будто знает наперед, что городской праздник – единственная их встреча и всякое мгновение промедления разрушит слепящий пестротой витраж. Далеко за круговоротом пляски сидит и хлопает в ладоши медноволосая девчушка, не отрывает от них взгляда.
«Видишь?» - губы покойницы шевелятся, но слов совсем не слышно, - «У нее глаза как море под дождем».
И снова музыка, снова пляска, снова пронзительно-громкий смех, снова не по-детски серьезный взгляд: «Видишь? У меня глаза как море под дождем».
Руки дрожали совсем чуть-чуть. Темнота спальни скрадывала минутную бледность.
«Не вижу», - почему-то этого никогда не позволял сказать сон, - «Ребенок родился мертвым».
Он, пожалуй, знал, почему она выбрала этот день: разбередил воспоминания, сравнив дочь рыцаря с наследницей графа Ро’Али. Отомрет само, Ингва. Только не злись, не приходи, не накликай, не вспоминайся. Оставайся за туманной полосой былого и будьте обе счастливы с той, чьи глаза похожи на море под дождем…
Руки дрожали совсем чуть-чуть. Но, Владетель побери, дрожали.
Спокойствие и обещанное себе «Я буду как обычно весел, чтобы его не напугать», исчерпали себя очень быстро.
- Мне, Риш, - бард сел на не занятый одеждой край сундука и оплывший восковой огарок смялся в накрепко сжавшей руке. Голос не дрожал и этому стоило радоваться как величайшей милости, - Виделся Очень Плохой Сон. Он никак не связан с тобой, не думай. Старый. Я… Извини, что отошел. Я сейчас немного приду в себя и затоплю печь… Накинь на плечи что-нибудь потеплее. У тебя лоб горячий как печка.

0

29

"Дурак, - хотелось сказать, улыбнувшись не саднящим краем губ, и негромко пояснить, - нашел за что извиняться. Я ведь все понимаю и даже не думаю тебя в чем-то обвинять. Плохой сон - это плохой сон, и кому, как не мне, знать, какие тошнотворные чувства он может навеять?"
Сказать хотелось, но не сказал - промолчал. Секундное непонимание, смешанное с такой же короткой обидой, появившиеся, когда бард выпутался из объятий, прошли быстро, не оставив после себя и следа. Дурной сон - это веский аргумент, ведь кому, как не эльфу, знать об этом?
Как сказал вор, сделал - накинул на плечи одеяло, но с кровати встал. Подошел к мужчине, осторожно обнял за плечи, губами коснулся лба, виска - если не знаешь, что сказать, чтобы другой ободрился, почувствовал себя если не нужным, то хотя бы не одиноким, чтобы знал и понимал - рядом есть кто-то, кто хочет помочь, даже если не знает как... если не можешь найти подходящих слов, то промолчи, а еще лучше - что-нибудь сделай. Лишь бы другой понимал и чувствовал - он не один, хоть кто-то рядом да есть.
Костяшки пальцев задели светлые волосы, сами пальцы потеребили кончик совсем растрепавшейся косы. Пряди были жесткими даже на ощупь, но мальчишке это чем-то нравилось. Наверное, даже не самими ощущениями, а тем, что он мог это делать - дарить кому-то легкую ласку, чтобы успокоить или хотя бы так поддержать, касаться другого существа, не боясь и не готовясь отпрянуть, если вдруг вздумается оттолкнуть. Потому что не вздумается.
К людям художник относился настороженно. Впрочем, не только к людям. Боялся довериться, открыться, убрать иголки, показывая собственную беззащитность перед чужим теплом и ощущением нужности, - боялся позволить приблизиться к себе, впустить кажущегося другом в свой совсем неуютный и мрачный мирок, где кроме гнетущей опустошенности и глухого отчаяния с трудом отыскивалась почти призрачная вера во что-то светлое и хорошее, позволяющее в некоторых видеть друзей и тянуться к ним
Склонившись, Риш коротко коснулся губами губ вора, кончиками пальцев погладил по щеке. Не было бы так темно - мужчина мог бы заметить запомнившийся еще с утра взгляд светло-синих днем глаз.

Отредактировано Rish (03.12.12 16:19:29)

0

30

После пробуждения сны никогда не удерживали в своей тревожной власти надолго – миражи истаивали точно брошенная на разгоряченную печь пригоршня снега, выпускали из когтей и удавалось с непростительным запозданием стряхнуть их невидимую, но липкую паутину.
Жутко видеть мертвецов. Пугает шанс возвратиться в оставленное позади, пускай только на пару часов дремы. Страшно знать, что за этим последует нечто иное, скверное, искать в канувшем сне то ли призыв беды, то ли предупреждение о ней.
Остатки кошмара сгинут не сразу, будут еще долго пугать предвидением несчастья и возможным крахом кажущейся спокойной жизни. Их не развеять в мгновение ока простым касанием. Уверенностью в том, что всё будет прекрасно и видение – только игра разбуженных воспоминаний да подсознания? Да. Но только кто, где и как сумеет ее дать?..
Аллен пришел в себя через пару минут. Легче взять контроль, если рядом есть кто-то другой, слабее, и кому на тебя не плевать. Для кого ты не шавка, которая сдохнет и память больше не растревожит.
Эльф не остался в стороне даже теперь: подошел, обнял, поцеловал, вызвал улыбку, совсем дотрепав почти совсем расплетавшуюся косу (покоя она ему что ли не давала, если второй раз трогает?), находился рядом и не уходил. Важнее того: не уйдет, целых полтора месяца будет близко…
Очередной поцелуй дразнил привкусом металла. Когда Риш отстранился, человек легонько провел указательным пальцем по его нижней губе. Почувствовал ранку, в спешке и тревогах не замеченную утром. Неизвестно, какая деталь лучше привела в чувство: ощущение поддержки или корка крови вместе с памятью о свежих синяках. Забылся он. Надо веселым быть и беспечальным оставаться, чтобы случайно не перетянуть тоску на эльфа – у того горести свежее и не успели зарубцеваться.
Серебро, осенний Эмеральд и море под дождем – прошлое. Не место былому в настоящем.
Камила Ро’Али, столь упорно не желающая уходить из памяти – тоже прошлое. От кого еще способна прийти обещанная видением беда? Дело с письмом, в котором оказались замешаны бард, графская дочь и художник, вело неприятности дважды. Третий раз – не необычность, а закономерность.
«Не видеть ее неделю более чем достаточно для того, чтобы задавить эту ненужную симпатию. Я говорил о мелочах. Она разглядела суть между фраз и без обиняков заявила «Нет. Не надейтесь и ничего не ждите. Люблю другого». Надеяться? Ждать? Продолжать любить? Я сказал, что с того момента буду просто ее хорошим другом… Я не признался только, что хороших друзей для меня нет: либо никто, либо нечто большее, либо родные, либо обыкновенные друзья – те, кого можно видеть раз в тысячелетие, а раз в три – отвернуться и сказать, будто впервые видишь. Камила сама отказалась стать чем-то большим, родной же она быть не может».
Камила осталась в прошлом. Неважно. Коль не выпадет шанс увидеть ее за долгое время – пересилит желание пойти на Вторую улицу. Забудет как сон, снившийся прошедшей ночью до осеннего Эмеральда: только мутные образы остались, никаких форм, никаких эмоций, ничего!
Благо, рядом есть другие. Те, кто не предпочтут живому чувству пачку холодящих душу конвертов и захотят оказаться рядом, чтобы касаниями отвлечь от дурного сна. Те, для кого сидящий на сундуке человек - не шавка, пришедшая лаять на чужого пса.
- Риш? Если увидишь Камилу… Это та, рыжая. Или вдруг заметишь, - он замялся, не зная, как избежать неприятного для эльфа упоминания, но потом решил говорить без экивоков - Кейра, то дай мне знать. Камила наверняка даст о себе весть рано или поздно. - «Не придет ведь в голову навсегда оставить чужую жизнь чужим», - Захочет спросить о твоем состоянии. Если она придет сюда и пожелает с тобой поговорить, мне ее пускать? Это не «Райский уголок». Здесь я могу сказать «Нет» и порог она не перешагнет, покуда не получит позволения от других людей.
«От Одера или Лаин. А они не разрешат ничего. Лаин отправит к Одеру – я ведь его слуга, ее мои дела не касаются. Мастер… Мастер мне доверяет и знает, что не стоит разрешать визит тем, кого избегаю я».

0

31

- Камила, значит… Ей идет, - в голосе мальчишки ненадолго поселились нотки ревности, тут же, впрочем, пропавшие. Девушка, насколько помнил эльф – а помнил он очень и очень хорошо – была красива, судя по ошарашенно-возмущенному взгляду, брошенному на Кейра после того, как тот поднял руку на художника, добра и, ко всему прочему, принадлежала к прекрасной половине всех живых существ. Но на первый взгляд казалось, что это еще не повод ревновать – остроухий сам походил на изящную фарфоровую статуэтку, не отличался жестокостью, ну и…тут стоило задуматься, ибо нести чушь и говорить, что он тоже принадлежит к прекрасной, пусть и не половине, как-то не хотелось. Зато он умный? Но и Камила, должно быть, мозги имела и умела ими пользоваться – по ней не скажешь, что дура дурой. И как-то дальше аргументы в пользу любовника менестреля то ли заканчивались, то ли не находились. Но ревновать барда Риш себе просто-напросто запретил – кто он ему, чтобы иметь право на это? По сути никто. Ну, да, переспали два раза, Аллен его к себе забрал, не оставив одного в месте, нагоняющем неприятные воспоминания, но… но эльф прекрасно понимал, что вряд ли это надолго затянется – как только мужчине надоест, то все. Не станет же он продолжать быть с ним только из-за жалости – на кой черт ему это надо? Поэтому…поэтому нужно брать, пока дают, пока позволяют находиться рядом и потихоньку отогреваться, запирать в дальние глухие чуланы памяти все неприятное и гнетущее, пока помогают хоть как-то отпустить прошлое, не дающее покоя до сих пор.
Голос художника, когда он заговорил, неуловимо изменился, как бы не пытался он спрятать накатившую грусть от понимания всего этого: скрывать эмоции и чувства от человека, которому открылся и доверился, трудно, очень трудно. Но даже не попытаться скрыть – неблагодарно и гадко. Нельзя навязываться со своими проблемами и домыслами – кому он со всем этим нужен? У вора и своих хватает, вряд ли ему хочется смотреть на невеселого остроухого любовника. Любовника… даже любовником никчемным оказался – ничего не знает и не умеет, даже целоваться пришлось учить!
Но не дрожал, и хотя бы за это спасибо. Кажется, не дрожал.
- Если рыжая придет и захочет поговорить, то пускай. – За темноту Риш был благодарен не меньше, чем за почти не дрожащий голос – если его еще как-то получалось контролировать, то улыбнуться бы сейчас не получилось.
Но вот холод удовольствия и пользы не приносил точно – мальчишка поежился, закутался в одеяло сильнее и переступил с ноги на ногу.
- Пойдем, печь уже затопим?.. А то и правда холодно стало.

0

32

Поначалу человек ничего не ответил, молчал ровно столько времени, сколько хватит для немалого беспокойства: то ли сказано, в чем причина тишины, неужели ляпнул излишнее?
Начал Аллен со вздоха. Тихого, сквозь стиснутые зубы, будто менестрель вдруг принял из рук посыльного ужасную весть. Голос звучал глухо, почти подавлено:
- Да-а-а… - он замолчал ненадолго, - «Ей идет»?
Снова возникла краткая минута тишины, неприятной и вязкой. Скажи хоть слово – потонет в ней наверняка, даже с губ не успев сорваться. Лучше молчать, застыв, ждать продолжения фразы. Ведь непонятно, с чего вдруг всё перевернулось в собеседнике эльфа, каким образом могла обидеть совсем маленькая фраза!
- Кажется, - коротко, горько и почти с обидой резюмировал вор, - Ты влюбился.
Поднялся, быстро отходя в сторону и избегая возможной попытки остановить или с пугливой поспешностью обнять, не дать уйти совсем, оставил между собой и Ришем несколько шагов пустоты. Опять та же тишина, которая будто когтями стиснет горло ощущением неправильности происходящего: только что всё было хорошо, с чего рушится спустя миг? Чем, чем мог художник обидеть человека, в каких словах тот разглядел роковое «влюбился»?
Тишину разрубило брошенное как в темный омут продолжение. Сверкнет в свете дня, ошарашит яркостью красок и тут же растает в темноте, заставит вглядываться в водную гладь и высматривать… Что? Нечего ведь искать. Пропало брошенное, ко дну пошло, ничего нельзя возвратить и сказанное «Ей тоже» тем паче.
- В нее.
И тут же сообразил, что сказал это зря: в комнате слишком темно, чтобы Риш смог разглядеть огонек неуёмного веселья в серых глазах, но на последних словах серьезно сжатые губы предательски дрогнули от улыбки, мигом согревшей слова не пойманным вовремя смешком.
Краткость, горечь и обида от него сразу стали тем, чем были на самом деле - эмоциями хорошего актера, гладкой игрой и притворством, а не истинным разочарованием вдруг осознавшего свою ненужность.
Ревность Аллен распознавать умел. Если не по лицу или выражению глаз, то искажающийся в секундной слабости голос выдаст обладателя со всеми потрохами. Хотелось громко и от души рассмеяться! Риш ревновал, Владетель побери! И кого? Его! Ну не странность ли? Даже если не брать в расчет то, что эльф – единственный в нынешнее время, кого не должна съедать безосновательная ревность… Ревновать безродного менестреля к аристократке? Экая дурь в голову взбрела!
Горестно вздохнув (но уже иначе, совсем иначе!), будто признавая «Не получилась шутка, зарвался!», Аллен вернулся к сундуку и взял отложенную минутой ранее свечу. Мимоходом взъерошил волосы эльфу, пожал плечами. Забавлялся, «сознаваясь»:
- Она привлекательна и умна, это отрицать нет смысла. Она мне сильно понравилась при самой первой встрече, отнекиваться глупо. Она великолепна, правда? Эти рыжие волосы, сияющие на солнце, сверкающие изумрудным блеском глаза… О, а как она вскидывает голову, если рассержена! А фигура? Видел фигуру? Праздничная картинка, а не девчушка, чесслово! В такую не влюбиться – величайшую глупость совершить! Но при этом она влюблена в кого-то другого, а я всё решил и выбрал даже раньше, чем узнал про это.
Свечу вновь пришлось положить на сундук. Пальцы, по-прежнему перебиравшие светлые шелковистые пряди, погладили эльфа по скуле. Бард уже не прятал ни улыбку, ни веселье, подходя ближе. Левой рукой обнял за талию поверх наброшенного одеяла, придерживая то, дабы не соскользнуло на пол; правой ме-е-едленно, дразня, расстегнул верхнюю пуговицу эльфовой рубашки.
Волосы из почти распустившейся косы, наверное, щекотали восковой бледности кожу – приятный контраст с прикосновениями губ, не жадными или требовательными, но лишенными той чисто дружеской целомудренности, коя сквозила в поцелуе в лоб.
- И ты, Риш, - он поднял голову, погладил зацелованную шею и обнял чуть крепче, - не хуже меня знаешь, кого.

0

33

После первых слов менестреля хотелось поймать того за руку, останавливая, крепко-крепко прижаться и постараться убедить его в том, что он ошибается. Что в эту рыжую, у которой зеленющие глаза и владетельски рыжие волосы, не влюблен точно, да и не смог бы даже: как бы красива не была, не тянет к ней так, как к другому. Отсутствует даже возможность рассматривать ее в ключе «Человек, который мог бы мне понравиться не как друг».
Что ты не влюблен вообще, а если все-таки и ошибаешься, не желая смотреть правде в глаза…
А не не влюблен ли?
К другим существам эльф привязывался по-разному: к кому-то мог месяц присматриваться, прежде чем сказать о нем «хороший приятель», с кем-то хватало нескольких дней, а совсем с единицами… к таким единицам относились двое: Эльдан, память о встрече с которым художник хранил до сих пор, пусть и произошла она год назад точно, и Аллен, к которому в подобной ситуации и с такими-то обстоятельствами мальчишка просто не привязаться не мог. Ну и что, что встретились всего два дня назад? Не во времени ведь дело, совершенно в другом! Дело в отношении. В том, что тебя готовы поддержать и не дать упасть, успокоить и рассмешить… а ты готов хотя бы попытаться сделать в ответ тоже самое.
Наверное, для его возраста это было нормой – ни с того, ни с сего сильно к кому-то привязаться за ничтожное время или в этого же кого-то влюбиться, ведь подросток, дите совсем, всяко за лаской и живым теплом потянешься, а там и сам не заметишь, как попадешь. И не страшно это совсем – вот так вот взять и влюбиться. Влюбленность – не любовь, она и быстро пройти может, а может и затянуться, начать перерастать во что-то большее…
Но последнего мальчишка не хотел точно: сильная привязанность, так на любовь похожая, не могла причинить боли настолько сильной и долго не проходящей. Не могла. А значит, плохого же не будет, если влюбиться? Если уже влюбился?
Задумавшись, ни ответить на слова менестреля, ни взволноваться из-за них Риш не успел – мужчина уже стоял рядом, ерошил мягкие волосы и, едва ли не смеясь, объяснял. Сказанное последним вызвало чуть смущенную улыбку и почти незаметный румянец на бледной коже. Осознавать, что тебя предпочли красивой и умной аристократке, безумно приятно. Так приятно, что хочется теперь заулыбаться, прижимаясь, и сказать, что ты бы ее точно не выбрал: зачем, если вот, совсем рядом стоит тот, кто чувства вызывает куда более яркие, в кого ты, похоже, и впрямь начинаешь влюбляться?..
Узкие ладони легли на плечи Аллена, вскользь огладив их, нежные губы коснулись шеи, чужих губ, возвращая короткую ласку. Несомненно, объятия и поцелуи грели куда лучше затопленной печи и жара, исходящего от трубы дымохода. Ведь ни то, ни другое не обнимешь в ответ, не прижмешься, повинуясь сильным и уверенным рукам, не кивнешь в ответ на вопрос и не подтвердишь жест коротким «Знаю». И даже теряется разница: темно ли или светло, видно серые, как адельское небо, глаза и нет, замечена ли улыбка, играющая на устах… Подчас все это может заменить голос и звучащие в нем интонации – и щемящую душу нежность в глубокой синеве, и изгиб пухлых губ, и несказанное признание.

0

34

Только глупец не сумел бы понять сказанного без слов. Душу захлестнуло ликование, такое же сильное, как поначалу теперь умерившее пыл веселье. Легко переводимыми оказались сильнее прижавшееся тело, знакомое уже поглаживание по плечам, поцелуй. За них хотелось благодарить тем же, а завершить краткий час откровенностей так, как два раза прежде завершались начавшиеся поцелуи и объятия.
Пришлось напомнить себе о недавних событиях и о том, что физическое состояние паренька оставляет желать лучшего.
Бард всё равно легонько подтолкнул эльфа к постели, но жест говорил не о предложении близости, а о требовании сесть и не мерзнуть.
Необычайно теплыми казались руки, губы – горячими, лоб – лихорадочно жарким. Настораживала разительная перемена, ведь еще не забылось «закрепление знакомства» и прошедшая ночь, когда прохлада бледной кожи составляла яркий контраст с собственной.
Риш не сипел, не чихал, не давился удушающим кашлем или жаловался на ломоту в костях, но его очень оживленное состояние только подкрепляло догадку о нездоровье.
Способен ли эльф простыть или сейчас тело просто-напросто запоздало реагирует на утренние события, на волнение, страх, потрясение и резкую смену обстановки?
На ум приходила комната в «Райском уголке»: окно открыто, Риш сидит на подоконнике и дремлет, приходится едва-едва притворить створку. Наверняка остался зазор, от которого по комнате расползлись сквозняки. Затем память являла картину другую: вымороженное до зубного стука помещение и Риш в легкой рубашке, находившийся там неизвестно сколько.
После подобного немудрено получить болящее горло, раскалывающуюся голову, ломоту в висках, слезящиеся глаза, насморк, дрожащие руки, слабость новорожденного младенца…
«Не так плох один только горячий лоб. Могло получиться хуже».
- Заболевшим лекари, как правило, советуют постельный режим. Внизу ничуть не теплее, чем здесь. Ляг. Я затоплю печь и вернусь, это много времени не займет. Кошмары за такой краткий срок не явятся, а если всё-таки станет страшно, то вспомни обо мне. – Он погладил эльфа по подбородку, - Вдруг поможет?

0

35

Толчок, барду казавшимся несильным, для эльфа оказался не только неожиданным, но и достаточно ощутимым: все-таки, как бы не убеждал себя мальчишка в том, что за четыре часа он выспался (несмотря на проведенные фактически без сна двое суток), сознание его и разум прямо утверждали обратное, проявившаяся простуда обозначила себя не только скребущим горлом и жаром, но и легкой, пусть и вполне ощутимой слабостью, а тело просто устало само по себе от не проходящей боли и сейчас, разомлев в крепких объятиях, оставаться в вертикальном положении не пожелало. Приземление на кровать отозвалось прострелившей насквозь короткой болью, и сдержать почти сразу же оборванный стон не удалось – больно, больно, Владетель побери! Было бы в комнате светлее хоть чуть-чуть, мужчина мог бы заметить как резко побелело лица его любовника, будто бы схлынула разом вся краска, как искривились нежные губы, одна из которых была теперь прикушена… Но темнота не позволяла всего этого разглядеть, однако и без того с трудом могло не прийти понимание: эльфу плохо, и многочисленные ушибы, синяки и прочее до сих пор дают о себе знать.
- Хорошо, лягу, - художник покладисто кивнул, не решившись спорить с Алленом, и потянулся к горячей руке, потерся щекой о ладонь, напрашиваясь на ласку. Сейчас оставаться одному не хотелось особенно сильно – когда пригрелся, сомлел, доверчиво прижимаясь к другому и чувствуя себя спокойно и защищено в чутких, привыкших к кропотливой работе руках.
Кивнуть кивнул, но не лег – притянул коленки к груди, обнимая их и непроизвольно морщась. Потом все-таки упал на кровать, закутавшись в шерстяное одеяло, и прикрыл глаза.

К тому времени, как вор вернулся, Риш, как ни странно, даже не задремал, вопреки всем законам логики и потребностям измученного организма. Просто лежал, молча, открыв глаза. Взгляд несильно отличался от бессмысленного – в темноте разглядеть что-то удавалось плохо, поэтому, загляни кто в небесную синеву сейчас, сказал бы, что художник ничего не видит или же находится где-то глубоко в своих мыслях. Очень, очень глубоко.

0

36

офф: Риш, днем еще допишу воды под видом мыслей. Сейчас голова не варит =(

Ощущение вины категорически отказывалось исчезать и оставлять в покое спустившегося вниз менестреля.
Одно дело – боль душевная, которую можно излечить хоть на время мягкостью и вниманием, но совсем иное – мучения физические. Их предугадать сложнее, чем поползновения чужого разума. С ними труднее и от того, что эльфу ласка сейчас необходима как воздух, важно знать, что он в любую секунду может протянуть руку и коснуться, а ему ответят тем же…
«Тем же» не получится – непременно споткнешься на таком вот слишком крепком объятии или неосторожной попытке подтолкнуть. Мигом оживишь боль и, сам не желая того, вынудишь застонать от неожиданного и долгого мучения.
Не желая, причинишь боль. А ведь сам говорил себе, что ни в коем случае нельзя причинять боли!
Об этом Аллен думал, поспешно растапливая печь и затем пребывая в поисках чего-нибудь съедобного – требовалось исполнить обещание, данное самому себе, и заставить эльфа съесть хоть немного… Но чего? Увы, выбор не блистал разнообразием: сваренная каша неприятно остыла и вряд ли могла приумножить. Наличествующие в доме припасы тоже не поражали воображение, ведь за последнюю пару дней некому было идти на рынок. После торопливых поисков нашлись: поднос, хлеб, ополовиненная кем-то фляга с вином, крынка молока и даже сыр.
Найдя молоко, Аллен вернулся к печи и поставил его греться. Мало толку будет, если всунуть больному ледяное пойло из кладовой! Потом, вспомнив вкусы остроухого в гостинице, водрузил на поднос мед. Молоко нагрелось не мгновенно, но быстро.
Подниматься наверх пришлось дважды: первый раз он принес в спальню поднос и аккуратно поставил на плоскую крышку сундука, во второй – горящую свечу и несколько не зажженных «про запас».
- Риш? – бард придвинул поднос по сундуку, - Поешь-ка.

0

37

Уговаривать поесть эльфа не пришлось - хватило простой просьбы. На еду мальчишка не накинулся, конечно, как оголодавший, но в кружку молока с медом вцепился крепко - не только из-за сладости напитка, но и из-за холода, царившего пока что на чердаке, и больного горла - ощущение наждачной бумаги, прошедшейся внутри, никуда не делось, но от растопленного в молоке меда хотя бы сгладилось.
Кровати, кстати, в доме вора оказались высокими - мальчишка не доставал до пола ногами, свесив их, поэтому притянул к груди снова, наморщив тонкий нос, обнял коленки одной рукой, второй удерживая кружку. На сыр с хлебом косился долго - минут шесть - решая, может и вправду стоит съесть хоть что-то? По идее, каши, съеденной на завтрак, могло хватить дня на полтора, а то и два - есть много и регулярно эльф не привык, обходясь случайными перекусами - когда удавалось забрести в таверну или трактир или же оставалось время и хватало сил на самостоятельную готовку. Впрочем, иногда хозяйка дома, в котором снимал две комнаты остроухий, заставляла его что-нибудь съесть, если вдруг начинала считать, что мальчишка выглядит слишком исхудавшим или уставшим. Спорить с ней художник не решался, и в результате послушно сидел на кухне, пока в него заливали ведра отваров (чаще всего особенно исхудавшим и усталым эльф выглядел, заболев) с медом или чем-нибудь подобным.
В свете свечи любовник менестреля не выглядел таким бледным, каким был сейчас на самом деле. Темно-синие в трепещущем свете, разбивающем темноту спаленки, глаза на точенном личике казались омутами, провалами со сверкающими где-то там искрами.
Сыр и хлеб остались нетронутыми, а полупустой фляжкой с вином заинтересовался. Вино было на удивление хорошим - двух глотков хватило, чтобы хоть немного заглушить боль. Не зря алкоголь считался хорошим болеутоляющим - он и правда действовал. Не опьянял, не мутил мысли - слишком малое количество - но немного расслаблял.
Риш потянулся, прикусив припухшую губу, облизнулся и, по-птичьи склонив голову к плечу, протянул руку мужчине, лукаво улыбнулся. В комнате потеплело - небольшое пространство прогревалось довольно-таки быстро - и сжиматься в дрожащий клубок и кутаться в одеяло не хотелось совсем.
-Раз постельный режим, значит, постельный режим, - мальчишка потеребил прядь светлых волос и тихо попросил, - посиди со мной.

Отредактировано Rish (07.12.12 08:32:13)

0

38

Убогое освещение, не взирая на все свои недостатки, позволяло выловить из темноты недовольную гримасу менестреля. Это выражение «Только что вы, дорогие, сотворили глупость, простить кою я не в силах» появилось на лице после того, как Риш, выпив молока с медом и вина, напрочь отказался съесть что-нибудь посущественнее. Как уже стало ясно за завтраком, понятия человека и эльфа и сытном перекусе разнились невообразимо сильно. Если одна кружка легкого напитка казалась одному достаточной мерой, то другого она вводила в недоумение: как? Как можно нормально насытиться такой ерундой?
Как можно было догадаться, уступив нежеланию нормально поесть за завтраком, в дальнейшем потакать сей блажи менестрель не собирался.
Он честно прождал минуту и не убирал подноса после того, как эльф закончил «трапезу», но любому ожиданию однажды приходит конец...
Один из кусков сыра лег на ломоть разрезанного хлеба, протянутый художнику:
- Ешь, Риш. - Если Аллен расстроился или злился из-за жалкой порции, взятой эльфом, то виду не подавал: голос звучал ровно, с ноткой понятной физической усталости, извиняемой - у барда снова болел наложенный на предплечье шов и всякое движение руки порождало уйму неприятных ощущений.
Сказать по правде, сидеть рядом, смотреть в безумно красивые глаза, улыбаться собственным совсем посторонним мыслям о воровских делах и ничего не делать, оказалось невообразимо приятно. Расслабляло, порождало лень и нежелание делать хоть что-то - помыслы ограничивались желанием вытянуться рядом на постели и действительно проспать еще пару-тройку часов, зная, что с лежащим на расстоянии локтя ничего дурного не случится.
Но сегодняшний день позволяется провести именно так, есть оправдание - поврежденная рука. Вечером предстоит снова оставить Риша на пару долгих тревожащих часов. Завтра - крайний срок, только если художнику к ночи станет скверно от осознания произошедшего до полудня.
Кража, помощь в которой «Ридрская кошка» надеялся получить от Камилы, действительно существовала в не столь далекой перспективе. Что бы не болтала девушка про превосходящий опыт и вероятный подвох, вору отчаянно не повезло повредить руку. Рана не давала покоя даже сейчас, нес поднос - разболелась, стоит ли говорить о подтягивании до карнизов, лазанье по крышам и подоконникам, веревке? Нет.
Но запланированному преступлению тоже нельзя сказать «Нет». Теперь, когда прошло почти двое суток, память давала смутно вспомнить обстоятельства получения раны и лицо того, кто оставил мучительную «метку».
Помнил вор, живущий не по Закону городских теней, лицо обманутого «коллеги».
Последний раз они с Одером покидали Адель в необычайной спешке - добыть очередные понадобившиеся мастеру предметы оказалось непосильно для одного, но обнаружился другой вор, желавший их получить. Сошлись, договорились о дележе, украли и...
«И я его подставил, надеясь, что больше не увижу. Сколько он потерял на том деле? Много, наверное, если вчера так обрадовался встрече. И я, Владетель побери, спьяну слишком поздно сообразил, кто именно ко мне подсел и почему лицо знакомое... Нужно будет встретиться и договориться миром. Как он сказал? Добыть равноценное? Подстава, десять против одного, что грязная подстава! Но раз найти напарницу не удалось, иных кандидатов нет, а один я теперь ничего не сумею сделать, то придется идти с Ядвигом».
Придется. Нельзя дважды играться с тем, кто на днях хотел прорезать тебе второй рот поперек глотки!
...Глаза остроухого в полутьме казались невероятно глубокими, бездонными. В такие хочется смотреть, в таких, наверное, можно утонуть. Красивы невообразимо, красивы... Отчего? От того ли, что завтра их можешь уже не увидеть? Вообще ничего не увидеть? Как знать: вдруг обманула тебя гадалка, наобум число годов назвала, а погибнуть-то предрешено завтрашней ночью и ни часом, ни днем, ни месяцем позже?
Предвидение ожидаемой смерти добавляет красок в жизнь, обнажает то, чего не мог разглядеть раньше, и стократно украшает от глаз не сокрытое. А гадалки, наверное, врут.
- Красив безумно. - Совсем не к месту повторил бард, ничем не выдавший мрачных мыслей, и легонько поцеловал эльфа в щеку.

0

39

Мальчишка тяжело вздохнул, взяв хлеб с сыром, и, откусив совсем немного, с мрачной миной прожевал. Не меняя выражения смазливого личика, приговорил подобным образом весь бутерброд и, запив его молоком с медом, вздохнул еще тяжелее. Кинул на вора взгляд, будто бы говорящий "Садист ты и изверг редкостный!", отставил кружку на поднос и решительно отодвинул последнее от себя. Впрочем, интонации голоса не отставали от взгляда: обещали до-о-олгую и му-у-учительную тяжкую смерть. От смеха, например.
-Теперь я чувствую себя змеей, за раз проглотившей теленка, - фыркнув, оповестил он менестреля и потянулся. Замер так - с вытянутыми вверх руками, изящно изогнувшись, - и прислушался к себе. Кости не хрустели, ребра вели себя пристойно, и дыхание пока не спешило сбиваться, заставляя согнуться пополам, жадно ловя губами воздух. В общем, жизнь понемногу грозила наладиться. Но запястья ныли по-прежнему – из-за этого пришлось пережить несколько секунд резкой боли, появившейся, когда эльф, опрокинув мужчину на кровать, оказался сверху. Потом сложил руки у того на груди, задумчиво вглядываясь в уже давно не пугающее схожестью с другим лицо. Опрокидывал осторожно - о шве на левой руке помнил, и причинять боль не хотел.
-Что случилось? - прямо спросил художник, всем своим видом показывая и донося до вора одну простую вещь: тему разговора перевести не получится, и ответа остроухий будет добиваться долго. И, скорее всего, добьется. Во всяком случае, так просто не отвяжется, отговоркой не удовольствуется.
Смотрел мальчишка внимательно, но не вызывал подобный взгляд отторжения или неприязни – трудно не порадоваться тому, что о тебе беспокоятся, что ищут малейшие изменения в лице, пытаясь понять – верно причину угадал или ошибся? – что не хотят задеть, случайно нагрубив или не сдержав излишнюю резкость слов. Белокурые пряди красиво обрамляли точеные скулы, а кончики подрагивающих пальцев в легкой ласке касались щеки менестреля, поглаживая – появившаяся щетина чуть кололась, а темно-серые глаза по-прежнему притягивали и восхищали переливом – сизо-свинцовым, то ли как тучи, то ли – запыленная черника.
Вопрос, на первый взгляд, казавшийся нелогичным и странным, имел под собой твердое основание из неясной тревоги, появившейся совершенно неожиданно, и совсем выпадавшей из какого-либо контекста фразы вора.
«Безумно красив» - эльф прекрасно помнил, когда прежде были произнесены менестрелем эти два слова, и, несомненно, благодарно бы улыбнулся в ответ или коснулся губами чужих губ, сложись ситуация чуть по-другому. Хотя бы капельку иначе. Но сейчас непонятные ощущения, предчувствие чего-то нехорошего и тревожащего не давали отшутиться, напомнить о собственной неприязни к кукольной красоте и прильнуть, ловя взгляд серых глаз, не в ожидании ответа, а в надежде получить ласку и немного так необходимой сейчас нежности.
Спросить, честно говоря, хотелось о многом, не только о занимавшем сейчас мысли мужчины. Вспоминалось обещание Аллена объяснить все, но позже – когда они встретились во второй раз, и в кухне гостиницы вор рассматривал синяки на «птичьих» ребрах и тонких руках; мелькало на задворках сознания собственное желание расспросить – почему же так произошло, точно ли не противно и не вызывает омерзения то, что художник жмется и его приходится касаться, и откуда, Владетель подери, этот шрам на руке? Ведь не просто так – из ниоткуда – появился!
Но сейчас надо было узнать хотя бы одно – все остальное вполне могло подождать.

0

40

- М-м-м? – вор нехотя открыл один глаз, чтобы посмотреть на эльфа.
Интонации, так и говорившие «Не расскажешь всё добровольно – пытать начну!» были ему очень хорошо знакомы и легко узнавались сейчас. Разве что меньше непробиваемой твердолобой настойчивости звучало в исполнении эльфа.
Аллен сам таил за душой грех неуёмной любознательности, только и ждущей видимости недосказанности или подозрительной оговорки, чтобы обрушить на собеседника целый шквал вопросов. «А что? А как? А почему? А зачем? А разве так? А почему не так? А я однажды от кумы теткиной слышал, будто бы…» - лишь скромный и обобщенный их перечень. Чаще всего отвечать приходилось Одеру, ибо с магом менестрель общался дольше и чаще всего. Наседать с вопросами на госпожу Лаин казалось неоправданным риском и бестактностью – не будучи отягощена грузом дружбы, Лаин могла окатить его ошарашивающим, точно ушат ледяной воды, взглядом и плотно сжать ниточку тонких сухих губ. Столь выразительной мимики хватало, чтобы слуга Пемброка отвесил даме быстрый полупоклон и спешно отошел либо к мастеру, либо к себе на чердак.
Риш задал всего один вопрос, но если есть толика сходства во всех разумных существах, то опыт не обманет и подскажет, что на языке у художника таких вертятся еще штук пять, если не десять.
Некоторое время менестрель отмалчивался, снова прикрыв глаза и чувствуя мягкие прикосновения прохладных пальцев к щеке.
Да, он тоже помнил  наполовину оправдывающееся, наполовину молящее не вызнавать большее, сорвавшееся с языка треклятое «Я всё объясню, честно. Но не теперь и не сегодня». Правда, по его собственному мнению, всё уже объяснил и собственной рукой выписанную долговую расписку выплатил. Разве не просил Риш объяснить? Разве он, человек, не объяснил? Разве не вскинулся после этого эльф, стоявший у окна?
Всё объяснено. Долго, наверное, нет.
- О. – вор вдруг усмехнулся, вспомнив, что с этого начиналась одна из фраз Камилы и теперь он непроизвольно пародировал ее глубокомысленное и содержательное «высказывание», - Даже не знаю, с чего начать. Это такая скучная история, что…
Отговорками и попытками перенести тему от заботливых (и потому приятных, заставивших уголки губ поползти вверх) расспросов нельзя избавиться. Да и что отвечать? Ложь? Не понравится, прочует неправду за версту! Правду? Только взволнуется, возможно, даже зазря!
- … Что о ней и говорить-то не следует. – Пламя свечи позволяло разглядеть подначивающую непонятно к чему лукавую улыбку на губах, - Неужто нам больше заняться нечем?

0


Вы здесь » Теряя нить - плутаешь в лабиринте... » Адель » Дом Одера Пемброка


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно